Летопись Белогорья

В. Цокур

Кто есть кто

В  многотысячном реестре чекистских истязателей фамилия этого нелюдя входит в первую десятку советских палачей первого поколения. По совершенным им злодеяниям он стоит в одном ряду с Дзержинским, Эйдуком, Атарбековым, Ев. Бош и Михаилом Кедровым. Хотя и был он всего лишь военным комендантом Белгорода и Харькова. На равных с ним могут еще быть такие же гнусные фигуры чекистов, Годуна в Белгороде, военного коменданта Чубунова в Дмитриеве на Курщине и Н. Ховрина в Керчи. Того самого Ховрина,  чья фамилия украшает мемориальную доску прибитую на здании бывшей гостиницы Вейнбаума в городе Белгороде по улице Императора Николая II, а ныне проспекту им. Ленина, 41 (ныне Гражданский пр. — прим. Ред.) Того  самого матроса Ховрина, который оставил свой  кровавый след в ноябре-декабре 1917 года и, запоминающийся до гробовой доски, запах горелого человеческого мяса в Белгороде, Чугуеве, Донбассе и Таганроге. Большим был любителем кремаций тот матрос. Только кремировал он людей заживо.

После того, как историк С.П. Мельгунов в двадцатых годах издал свой «Красный террор» — антологию большевистского палачества в России, фамилию палача Саенко узнают и во всем мире. Затем в 1935 году выйдет в свет, не менее известный труд той же направленности Р. Б. Гуля «Дзержинский» в котором несколько жутких по своему повествованию страниц, также будут отведены этому чекистскому персонажу.

О Саенко писал Алексей Толстой, Аркадий Аверченко. О жутких окаянствах Саенко упоминается в мемуарах участников Белого движения. Писали о нем и красные комиссары. Лично я, впервые о Саенко услышал много десятилетий назад в Харькове, а после в Казахстане, из устного рассказа человека, побывавшего на Белгородчине и Харьковщине в составе одного из интернациональных формирований в годы Гражданской войны.
Казахстан тех лет был особым регионом. Впрочем, такими же были Сибирь, Север, Дальний Восток, Средняя Азия. В этих лагерных краях бывшего СССР, жизнь могла тебя столкнуть и с необычным человеком, и с необычной судьбой. Здесь ты мог бы услышать необычную историю, рассказ или воспоминание. Лицо, о котором я упоминаю сейчас, более двух десятилетий назад закончило свой жизненный путь на этой земле. На ней он немало оставил после себя зла и горя. Уроженец Донецкого угольного бассейна, он в молодые годы, работал на шахтах. В 1918 году закрутил его вихрь революционной смуты. Вначале он воевал в шахтерском отряде. Воевал фанатично. Вступил в, так называемую, авангардную сотню. В сотню смертников. Были в Красной Армии и такие формирования.
Фанатизм и фанатики, среди молодых, в те годы были и красных и у белых. Шахтер украсил себе грудь знаком смертника — Звездой-татуировкой. Таких в плен не брали, пристреливали на
Будь тот здоровый или раненый. Впрочем, в плен смертники никогда и не сдавались. Его друзья, фанатики еще более высокого накала, такие же звезды накалывали прямо на лбу. А чтобы уровнять степень риска и быть в бою на равных, те у кого эти звезды находились на груди . Идя в схватку, расстегивали свои рубахи. Позже бойцы авангардных сотен стали носить еще и красные рубахи, а в добровольческой армии — белые или черные. И если. У сторонников идеи всемирной революции были татуированы лбы или грудь, то у других, кто боролся за белую идею, на рукавах белой гимнастерки выделялась шитая литерная вязь: «Не боюсь я ничего, кроме Бога одного!» Цвета формы были весьма контрастны. Поэтому и в тех и в других смертников очень хорошо можно было целиться и стрелять без промаха. Побывал бывший шахтер в те годы в Короче, Н. Осколе, в Белгороде, в Харькове. Воевал в интернациональном отряде. Злодействовал в ЧК, работал в сельском хозяйстве. Прошел через сталинские лагеря. Потерял семью, близких. К старости остался одинешенек.
Все услышанное тогда от этого человека было для меня потрясением. Запомнил навсегда и его рассказы о Саенко.
Вообще-то имя этого палача навечно осталось в памяти народной. Мне дважды приходилось слышать рассказы о нем. Эти рассказы передавались и передаются из поколения в поколение. От них взрослым становилось всегда не по себе, а дети начинали плакать. А ведь со дней его изуверства пролетели уже годы и годы, целые десятилетия. Прошли многие войны. Многое в этих рассказах было от легенд. Но легенды ведь не возникают на пустом месте.
Считалось, что Саенко погиб. По одной версии гибель его связывалась с конниками корпуса генерала Кутепова. По другой версии смерть настигла его при исполнении им же своих чекистских обязанностей. По третьей, о чем писал и Роман Гуль, он был устранен своими же коллегами по чекистскому ремеслу.
Долгое время, я и сам был твердо уверен, что харьковский Саенко убит и похоронен в Белгороде. Тем более что и на этот счет ходила легенда о его якобы последнем волеизъявлении быть похороненным в нашем городе.
Каждый горожанин, бывая в центре города, мог видеть и читать эту фамилию, выбитую на доске мемориала у Вечного огня, с западной стороны. Видел ее и я. И еще более проникался убеждением, что это все же фамилия того самого Саенко.
Однако, меня пытались разубедить. Уверяли, что на плите мемориала значится фамилия вовсе не харьковского, а белгородского Саенко. Впоследствии оказалось, что все было так, как мне говорили. Однако, и здесь, все же произошел всплеск редкого случая, редкой неожиданности. Но об этом повествование будет несколько позже.
Смертнолютные ветры гражданской войны пронеслись мимо Саенко. Он жил и благоденствовал. Его преступления как бы никогда и не  существовали. Завеса тайны и умолчания окутывала их. И жил себе на земле некто Саенко. Не преступник и нелюдь Саенко, а красный герой, боец невидимого фронта. И таких красных героев с такими, как у него кровавыми заслугами в нашем любимом отечестве, именуемом раннее СССР, имелось громадное множество. Жили они безбедно, в тени умалчивания, в ореоле мнимого геройства, в ореоле мнимой безупречности и инерционной почитаемости. Оставив после себя трупные завалы из россиян и тайные могильники на Белгородчине, Украине или в Туркестане жили припеваючи и доживали свой век в Киеве Ховрин, в Харькове Саенко. в Белгороде Годун и Хоботкин, в Москве Жолдак.
Компропаганда возводила этих красных каторжных преступников в ранг людей с незапятнанной репутацией. Садистам и расстрельщикам присваивались эпитеты необыкновенного свойства, которые вовсе не были адекватны их преступлениям: «Рыцари Революции», «Часовые Революции». «Люди с горячим сердцем», «Люди с чистой совестью». «Люди долга и чести!’… А были они ординарными уголовниками. Каторжными и кровожадными гориллами.
И хотя их прошлые кровавые дела и преподносились, как нечто весьма доблестное и уважаемое, но все же, многие из них, в душе осознавали и его каторжность, и его постыдность. Никто из них, никогда на встречах не выпячивал своих заслуг особого свойства и не говорил: «Знаете ли, молодые люди, когда я был в вашем возрасте, то был в ЧК палачом и убил лично несколько сот сограждан!». Нет, конечно, так они никогда молодежи не говорили. В компании себе подобных, в подпитии они бахвалились. Но в присутственных местах и актовых залах — никогда. Там ими произносились осторожные чекистские эвфемизмы типа: «Я был чекистом», или же: «Обстановка в те годы была крайне сложная и мне приходилось поступать соответственно с нею». И это все. Не более. В те годы мне самому приходилось бывать на таких встречали я сам слышал, что и как говорилось этими лицами.
Не миновал синдрома воспоминаниями Саенко. Когда ему перевалило за 60, потянуло и его на встречи с молодежью. Встречался он не только со студентами и рабочими. Не избегал встреч и с журналистами. Ведь ничем чекистский волчара уже не рисковал. Абсолютно ничем. Свидетелей «У его кровавого палачества» уже никого не было. B Харьковском музее ему отвели достаточно много места под экспозицию его шмоток и прочего скарба и военной амуниции. Да, время бежало неумолимо. Вроде бы еще вчера он пытал и расстреливал сограждан во имя «Революции». А уже сорок лет, как минуло с тех самых окаянных дней, через которые и уездному Белгороду выпала несчастливая доля пройти под звуки расстрельных выстрелов саенковского маузера, и под тяжкие пыточные стоны истязуемых им горожан.
Об одной из таких встреч с этим душегубцем местная белгородская периодика, в начале шестидесятых, восторженно писала: «В нескольких залах Харьковского исторического музея находятся экспонаты, рассказывающие о героической борьбе украинского народа в годы Гражданской войны и Великой Октябрьской, революции. Здесь различные образцы оружия, документы, ордена, портреты командиров и бойцов Красной Армии. Вот мы остановились перед небольшим портретом. Под ним лаконичная надпись: С. А. Саенко. Участник борьбы за власть Советов в Харькове. С фотографии на нас глядит средних лет мужчина. Одет он в рабочую блузу с отложным воротничком. Большой открытый лоб, спокойный, вдумчивый взгляд. Рядом под стеклом находится куртка, папаха, кресало, кремень и шнур, которые принадлежали Степану Афанасьевичу…»
Таков словесный портрет коммуниста, чекистского рыцаря. А вот, что касается предметов экспозиции его бивачно-чекистского быта, то все это. начиная от шмоток и оканчивая кресалом (не чекист в ранге особоуполномоченного ВЧК, а казак из Запорожской Сечи) все, как есть, фантазии музейных работников.
Совсем другим видели Саенко его жертвы, узники подвалов харьковской чеки, ряд его современников. И, конечно же, совсем по-другому оценивали его чекизм и описывали его внешний вид.
В своей трилогии «Хождение по мукам» А. Толстой, крайне лаконично и весьма обще упомянул об одном событии, которое произошло на станции Беленихино между двумя, теперь уже, историческими персонажами. Однако, для истории и этого свидетельства вполне достаточно: «Вдвоем с подручным анархистом Махно перешел в Беленихине украинскую границу, обманув бдительность сидевшего там на путях страшного комиссара Саенко».
Зловещий смысл и мрачная недосказанность чего-то ужасного, при упоминании  села Беленихино, и имени Саенко, сквозит в строках писателя. Да, многое и о многом знал граф. Но не написал. Жизненные дороги Нестора Ивановича действительно пересекались с Саенко. Вот только насчет бдительности Саенко допущена неточность. Ведь безопасность перехода границы гарантировалась ему по личному указанию Ленина. И Нестору Ивановичу обеспечивали ее лично Свердлов и Затонский. Об этом в своих воспоминаниях пишет сам Махно.
Вот так на заштатной, никогда и ничем ранее неизвестной, непримечательной станции, абсолютно не-зная еще ничего друг о друге, встретились два украинца, которых на гребень своей кровавой волны подняла русская смута. Много в их судьбах было общего. И даже прослеживается биографическая параллель. Оба были сыновьями столяров, оба были низкорослы, оба были непредсказуемы в своих поступках, оба любили женщин, оба женились по несколько раз, на обоих осталась кровь многих жертв.
Но, что касается калибра личности, то разный, несопоставимо разный был он. Что там не говори, а Махно был вождь украинских повстанцев. А Саенко палач, пыточник.
Нестор Иванович был резким, несдержанным и прямолинейным. Но он начисто был лишен угодничества и холуйства. Он достойно держался и в разговоре с Лениным, и в беседе с Кропоткиным. Он никогда не угадывал желаний и желательных ожиданий собеседника при ведении диалога с ним. И мог всегда сказать ему свое твердое нет. Троцкого однажды, когда тот начал требовать от него то, что могло привести к большим людским потерям в военных действиях, Махно просто-напросто отправил «вниз по матушке по Волге». После чего стал личным врагом «демона» революции и был объявлен им вне закона. В который уже раз.
Саенко был другого склада. Насколько он был разнуздан в своих поступках со своими подследственными, груб со своими подчиненными, настолько по-холуйски беспрекословен, и угодливо управляем был с вышестоящим своим начальством. И начальство ценило в нем именно этот конформизм.

Беленихино

 
Весной 1918 года Саенко после личной встречи с Лениным, с мандатом особоуполномоченного ВЧК прибыл в Беленихино. Под его личным началом 3-й Тверский отряд особого назначения в 210 штыков и взвод матросов. С Лубянкой и лично с Дзержинским у него прямой провод. Станция Беленихино в то время была пограничной и прифронтовой. Через нее проходила демаркационная линия. На Саенко, кроме работы особиста, возлагалась еще обязанность обеспечивать работу пограничного кордона. В июле 1918 года Саенко становится и комендантом этой станции.
Кордонщики и моряки Саенко вели неприкрытый грабеж пассажиров, занимались мародерством и насилиями. Особенно изуверствовала «краса и гордость революции» — моряки. Веселые были люди. Палили из винтовок в птиц, собак и пассажиров. Стреляли из пулеметов. Жахали из пушки. Падали вороны, визжали собаки, пронзительно кричали насилуемые женщины, трещали пулеметы, филином ухала пушка. Пей, гуляй, братва! Свобода и революция! Нашенское время, братишечки!
Каменели лица у селянок. Хмурились и сжимали свои кулаки мужики. Беленихино жило жизнью кордонного села. Днем оно закручивалось в революционном сумасшествии, а по ночам утопало в кромешной темени и глухом молчании.
По ужасу большевистско-чекистского беспредела Беленихино исторически вошло в первую десятку проклятых мест Советской России. Через эту станцию за 8 месяцев прошло свыше 300 тысяч пассажиров. И каждый сотый нашел на ней свое последнее пристанище.
Все пассажиры, прибывшие в Беленихино из Сажного Или Курска, должны были пройти процедуру кордонного досмотра. Поезд останавливался у здания железнодорожной казармы, недалеко от будки стрелочника, у переезда. В ожидании досмотра люди томились здесь более трех часов. Затем наступала сама проверка. На ней отбирали продукты питания, соль, спички, мануфактуру. Никто и никогда из лиц, подвергаемых этому досмотру, не знал, чем она может обернуться для него — пропуском или расстрельной стенкой.
После окончания досмотра утомленный комиссар выдавал пропуск. На маленьком куске бумаги ставилась четырехугольная печать с надписью: Беленихино — комендант Саенко.
Но так это было для пассажиров при благоприятном исходе досмотра. В противном случае их расстреливали. Делалось это в показательном порядке, у щита, сбитого из шпал и находящегося здесь же, рядом с местом досмотра. Расстрелянных не убирали, и они лежали весь световой день.
Страшная картина чекистского беспредела происходила и у здания самой станции, и в пристанционной рощице. Здесь Саенко сам, по своему разумению «ставил к стенке по закону революционной необходимости».
Особенно участился сухой треск выстрелов на станции в июле. В это время от террористических актов в Москве погиб Володарский, а в Петрограде Урицкий. Вздыбился красный террор. Возросли численно его жертвы. Его волна захлестнула и Курскую губернию. Коммунистические горлопаны и активисты, выступая от имени всего народа, во всех селах проводили митинги и выносили людоедские резолюции: «Общее собрание Валуйской организации Российской Коммунистической партии (большевиков) в заседании 11 июля с. г., узнав о гнусном убийстве т. Володарского, глубоко опечалено этой страшной вестью. Пусть знают господа контрреволюционеры, что за одного убитого товарища вы поплатитесь сотнею своих голов, нас не напугает ваш террор. Мы открыто выступили на защиту Советской власти и, сомкнув ряды вокруг оной, будем беспощадно бороться не с отдельными личностями, а с враждебными нам классами эксплуататоров и их наемников.»’
Каков стиль, каков язык. На этот счет в 1918 году И. А. Бунин записал у себя в дневнике: «Образовался совсем новый, особый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью.. И все злобно, кроваво донельзя, лживо до тошноты, плоско до невероятия».
Обшее собрание коммунистов Поныровской волости Фатежского уезда в своей кровожадности пошло еще дальше валуйчан. Постановление этого собрания опубликовали в газете «Курская беднота» от 19.09.18 г.: «Вечная память дорогому тов. Урицкому! Дорогой товарищ, клянемся перед твоей могилой, что за твою голову срубим тысячи голов хищников!»
И так повсюду, почти повсеместно. За одного убитого «товарища» платилось своей головой не одно лицо, повинное в террасе, а сотни и тысячи безвинных людей. Но и этого уездным и прочим красным людоедам было мало.
Тридцатого августа на заводе Михельсона был ранен Ленин . Очевидец тех событий писал после: «На следующий день на улицах     Москвы видели отряд. Люди в нем обтянули себя с  головы до пят в черную кожу. Двигались они организованной колонной. Впереди два демонстранта несли на двух древках знамя. На нем было написано единственное слово: ‘Террор». На заводах двух столиц денно и нощно шли митинги. Пятого сентября газеты Москвы и Петрограда были увенчаны зловещим заголовком: Красный Террор. Их текст был одинаков: «…Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства, и держать их в качестве заложников… При попытке скрыться или поднять восстание — немедленно применить массовый расстрел безоговорочно… Нам необходимо немедленно и навсегда обеспечить наш тыл от белогвардейской сволочи… Ни малейшего промедления при применении массового террора…»
Промедления не было. В уездах, занятых Советами, расстрелы производились коммунистами-чекистами взахлеб, с полной классовой беспощадностью. Озембловский тогда только в одном Курске расстрелял свыше 400 россиян. Усилился расстрельный накал и у Саенко в Беленихино. Досмотры стали продолжительнее и дотошнее. Число расстреливаемых за день возросло до 15.
Красный террор в 1918 году обошел стороной сам Белгород. Позже и тут все будет наверстано.
В дни красного террора сетка беленихинской фильтрации стала еще гуще. Но жизнь от этого не замирала.
Людей, которые из Беленихино держали путь на Белгород, впереди ожидали новые препоны, новые трудности. Часть из них попадали в город по железной дороге. Другие шли туда пешком.
Шлях между Беленихино, Сажным, Смородино, Непхаево до Крапивенских дворов и далее по Курскому тракту, до самого Белгорода был выбит подошвами сапог, ботинок, лаптей и просто босыми ногами многих тысяч людей, попавших в миграционный поток, взбаламученный русской смутой.
Под самым Белгородом, у холерных бараков, на пути у едущих и идущих, возникало еще одно препятствие — немецкий пост. И проезд в город теперь уже зависел полностью от немецкого постового.
После всех злоключений и долгих дорожных передряг люди, наконец, попадали в город, который приятно поражал их. Белгород был почти таким, каким его они знали еще с довоенного времени, если бывали в нем.
В земском саду звучали мелодии оркестра, в нем гуляли нарядные женщины в белом. Все было так, как в старое доброе, мирное время.
Битком были забиты трактиры Полякова, Поветкина, Чуфарова, Тарасова, Носкова и Зибаровского. В ресторане Селиванова, гостиницах «Европейская», «Россия», «Центральная» пили спиртное, покупали фальшивые деньги и продавали несуществующие товары.
На Сергиевской работал пункт записи в Добровольческую армию. В земском саду, у театра «Орион» на открытых верандах, под звуки оркестра, можно было отлично пообедать или поужинать. Подавалась во льду николаевская водка. Могли предложить и глинтвейн. К жаркому выставлялось красное бордо, а к персикам отличное рейнское.
Церковный благовест, наполнявший к вечеру своими звонами город, привносил в душу странствующих горемык умиротворение и покой. Снова казалось им, что вокруг все станет таким, каким оно было раньше. Но все, что было прежде, ушло. И ушло оно безвозвратно.
20 декабря 1918 года немцы и гайдамаки оставили Белгород. В город вошли формирования 2 Украинской Советской дивизии под командованием В. X. Ауссема.
Вместе с советскими войсками в Белгород 24.12.18 г. прибыли и члены Временного рабоче-крестьянского правительства Украины. Белгород в 1918 году считался территорией Украины. Этот исторический факт ныне забыт.
С приходом советских войск стены городских домов, монастырей и храмов были облеплены обращениями, агитплакатами и объявлениями. Они были расклеены прямо по старым театральным афишам и  воззваниям, напечатанным на двух языках-русском, с буквой «ять» и немецком:
Объявление:
Белгород 24 декабря 1918 года
Красные солдаты Советской армии Украины!
Товарищи рабочие и крестьяне!
Граждане города Белгорода!
Восстановление Советской власти в местностях, занятых гайдамаками, немцами и белогвардейцами возможно только в том случае, если там, где у власти становятся рабочие и крестьянская беднота, соблюдается строгий порядок. В этих целях создан Белгородский революционный комитет.
Ввиду этого именем восставших рабочих и крестьян Украины, именем Красной Советской Армии призываем:
Считать по Белгородскому уезду и городу Белгороду единственным органом рабоче-крестьянской власти в области гражданского управления Белгородский революционный комитет в составе: т. Меранвиля, Соколова, Мартынова, Лютенко, Андрея Зайцева, Белановского, Путимцева.
Временное рабоче-крестьянское правительство Украины.
Вперемешку с объявлениями Временного правительства Украины висели на стенах и объявления Белгородского ВРК, -отпечатанные огромными буквами в типографии Таллина:
«Революционный Комитет объявляет Гражданам г. Белгорода, что 25-го сего декабря, в помещении театра «Орион» состоится МИТИНГ по вопросу о текущем политическом моменте. В митинге примут участие Председатель и члены Времен. Рабоче-Крестьянского Правительства Украины.
Председатель Белгор. Революцион. Комитета Меранвиль».
Митинг состоялся в назначенное время. Сцена в зале театра была украшена кумачом. На ней высился стол, покрытый зеленым сукном. За столом сидел президиум.» Над сценой висел лозунг: «Да здравствует мировая Революция!» Митинг открыли под мелодию «Интернационала», исполненного духовым оркестром. Со вступительным словом выступил Белановский. Он предоставил слово вначале председателю правительства Украины Пятакову, а затем председателю белгородского ревкома Меранвилю де Сент-Клеру.
Завороженно слушала выспренные, горячечные речи шумная и пестрая братва, набившаяся в театральное помещение.
После выступил член бывшего Белгородского совдепа матрос Михаил Сахаров.
Хорошо он говорил. Но Михаил, Михаил! Не носить тебе головы. Не усвоил ты еще тогда правил игры в революцию с большевиками. Неуправляемый ты оказался, морячок. Не простят тебе того сидящие в президиуме зала. Не простят. Агитировал-то ты за мировую революцию хорошо. И высоко поначалу взлетишь. Станешь командиром 1-го Волчанского революционного полка. А через год обвинят тебя в предательстве и изменe и объявят вне закона. Приедет в Волчанск с особыми полномочиями от ВЦИКа чекист И. Ероненко, восстановит ревком. И ревкомовцы подкупят и распропагандируют твоих друзей, помощников и просто товарищей по оружию. И все, спасая самих себя, продадут тебя. Продаст тебя и твой друг и помощник — комендант г. Волчанска  Мельниченко. Продаст при большом стечении народа, в народном доме на общем собрании гарнизона. Одна из рот твоего отряда объявит, в трудный для тебя момент, нейтральной себя и, заявит о своем «тяготении к дружбе и братству к большевикам». Короче говоря, сплетут тебе, лихой матрос, лапти и расстреляют в Купянске. И будешь ты, чуть ли не столетие, пребывать в забвении. Даже имя твое забудут. Будешь просто Сахаровым.
От харьковских коммунистов выступит Покорный. Его выступление было на украинском языке. Не оставив камня на камне он заклеймил Центральную Раду, Директорию, Петлюру и скоропадщину, которые «предали» Украину и бросили ее народ под «высокий чобот» германского солдата венгеро-австрияков». Окончил он свою речь на патетическом подъеме: «Но песня Рады, песня ‘.украинской буржуазии кончена. Подходит час, когда мы крикнем ей: «Геть!». Пришел час и мы должны быть на месте, пусть погибнем мы, наши потомки вспомянут  нас добрым словом и будут петь о нас свои песни».
Участники митинга по его окончании расходились в приподнятом настроении. Члены Украинского  правительства пересекли сквер и, оживленно переговариваясь, направились в номера гостиницы Яковлевой   (угол Соборной и Старо-Московской улицы). Она была местом их жительства.
Слева, на ровной и белой стене женского монастыря, кроваво алели буквы лозунга: «Через Белгород на Киев, и дальше до Берлина!». Ревком Белгорода жил уже проблемами Германской революции и проявлял свою готовность в раздувании пожара мировой революции. Так, Меранвиль де Сент-Клер отреагировал на «победоносное шествие Германской революции», которая произошла у немцев 10 Ноября 1918 года. В какой-то мере два лозунга оказались пророческими.
Через 25 лет, в 1943 году, дорога экспортируемого еще в 1918 году социализма, действильно проляжет через Белгород до самого Берлина. Так лозунговые намерения 18-го года были реализованы в 45-м.
На следующий день в городе состоялся парад гарнизона на Базарной площади.
В декабре 1918 года с балкона первой уездной ЧК первый парад советских формирований приняли члены первого Украинского правительства. Мимо них прошли участники парада, одетые живописно и необыкновенно. Медь духового оркестра сотрясала морозный воздух над площадью маршем «Прощание славянки».
С первого же дня вступления в город частей 2 Украинской СД начальником гарнизона Белгорода был назначен комбриг Каверин, а военным комендантом Белгорода Саенко. Так что Степан Афанасьевич в Белгороде стал первым его комиссаром смерти.
В конце декабря 1918 года Белгород стал средоточием множества карательных и военных структур. Здесь находилась Всеукраинская ЧК, Всеукраинская прифронтовая ЧК, Особый отдел Армии Украинского фронта и Особый отдел 2 Украинской Советской Д, пункт N 1 Особого отдела г. Белгорода, Белгородская Уездная ЧК, горЧК, желдорЧК, ревтрибунал Украины, прифронтовой трибунал, ревтрибунал 2СД, желдортрибунал, трибунал ВОХРа, военные и военизированные отряды увоенкома и милиции, караульный батальон, военные формирования ЧК различных уровней, продотряд Путимцева, отряд М. Сахарова по охране сахарных заводов, два китайских отряда. В былые годы на страницах местной периодики появилось крылатое выражение: Белгородчина — родина Первой Конной Армии. Но мало кто знает, что Белгородчина значительно раньше Первой Конной, стала родиной первой Украинской ЧК. В Белгороде 27.12.18 г. была создана первая Всеукраинская ЧК и Всеукраинская прифронтовая ЧК. Председателем первой структуры был назначен Шварц, а прифронтовой ЧК Воронин. Начальником Особого отдела Армии Украинского фронта стал Рассудовский.
Личную безопасность членов Украинского правительства обеспечивал в те дни Саенко, под началом которого был отряд интернационалистов, ядро которого составляла печально известная рота китайцев Ли Сю Ляна. В состав Украинского правительства тогда входили Пятаков, Бубнов, Кин, Аверин, Дробнис, Ворошилов, Ауссем, Затонский, Щербинин, Квиринг, Иванов, Сербиченко, Мешеряков, Сергеев /Артем/, Богданов и Ев. Бош.
Белгородский ВРК, штаб гарнизона, военная комендатура и Белгородская уездная ЧК располагались тогда почти рядом друг с другом, по четной стороне Императорской улицы.
ВРК и штаб гарнизона находились в здании бывшей городской управы (ныне угловое здание строительного техникума — В. Ц.);
военная комендатура в земской управе (бывшее здание обкома ВДКСМ — В. Ц.);
УкрЧК и отряд интернационалистов Ли Сю Ляна в здании Русско-Азиатского банка (это напротив городской управы, там, где был скверик, затем строительная плошадка турецкой фирмы Ильк УМУТ, а сейчас — здание, вновь выстроенное этой фирмой, Сбербанка России — В. Ц.).
Белгородская уездная ЧК располагалась в 200 метрах западнее от городской управы, на углу Императорской и Ново-Московской улиц. впоследствии там разместят известный всем коренным жителям Белгорода клуб железнодорожников им. В. И. Ленина, (ныне на том месте высится здание облстатуправления В. Ц.).
Сам Саенко жил в казенном доме уездных земских председателей, рядом со зданием земской управы.
О своем назначении комендантом Белгорода Саенко всегда будет говорить  с гордостью, что его назначил на эту должность Ворошилов. В действительности же он был назначен Ев. Бош. Она была в то время наркомом внутренних дел Украины и знала Саенко по Беленихино, где в конце 1918 года бывала несколько раз.
О стиле и методах своей работы и о работе своих подручных и подопечных — первых чекистов из БелЧКа пусть лучше расскажет сам С. А.: «Лишь только немцы ушли из города, перестали работать пекарни и магазины. Это подняла голову контрреволюция. Мало этого. Они распускали провокационные слухи о том, что красноармейцы грабят мирное население».
Какие там провокационные слухи. Очевидцы говорили: «Грабили!» Мародерство и грабежи в прифронтовом городе обычное дело. Магазины тогда не работали от того, что не было товаров. Промышленность ведь находилась в развале. А те товары, что были, — их просто опасались выставлять. Все равно ведь грабанут, не те, так другие. Кто их разберет, кто такие. Пекарни остановились из-за отсутствия муки. Запасов зерна в городе было много, а вот муки не было, так как остановились мельницы. Мельницы же остановились из-за отсутствия запасов угля и нефти. Угля и нефти не было, поскольку транспорт железнодорожный не осуществлял подвоз. Транспорт не подвозил эти энергоресурсы, так как их фактически не было. Добыча угля и нефти тогда равнялась нулю. Спад добычи упирался в то, что шахты были затоплены, а нефтепромыслы разрушены. Вот действительная и фактическая цепочка реальных причин. Вот и вся вам контрреволюция.
Белгород. Июнь 1919 г. и позже…
С 1919 года имя Саенко становится кроваво известным по всей России, особенно на Украине. О нем ходят рассказы и легенды. Рассказы эти леденят душу, потрясают разум и заставляют стынуть в жилах кровь.
Летом 19-го гола среди добровольцев армии генерала Май-Маевского стойко стали ходить слухи о том, что под Обоянью, якобы, пойман чекист Саенко, а повешен — в Белгороде. Об этом сообщалось и в информационной сводке белых.
Эти слухи имели под собой определенные основания. Действительно, в конце июня корпус генерала Кутепова стремительно захватил Харьков, а затем Белгород. Большевистские войска стали не менее стремительно и крайне беспорядочно отступать. Под Белгородом отступление носило панический характер; Вскоре добровольцы вступили в Курск. На его вокзале был отловлен конниками генерала Шкуро председатель Воронежской губЧКа Кац. День в день под Харьковом «дрозды» взяли бывшего председателя Курской губЧКа Озембловского. Оба были повешены на пристанционных фонарях.
Вскоре попался и комиссар-чекист Саенко.  Его повесили в Белгороде на Георгиевской плошади у водяного бака. Ныне на том месте стоит кинотеатр «Победа».    ‘
Однако харьковский Саенко к этим событиям не имел прямого отношения. Сам он в это время находился в Киеве, после переехал в Гомель. На виселице же, стоявшей между водяным баком и тополевой аллеей, ведущей к Преображенскому храму, был повешен бывший начальник Белгородской уездной милиции В. А. Саенко — брат харьковского С. А. Саенко. А вместе с начальником милиции была повешена и его юная любовница, гимназистка местной женской гимназии.
Сколько же в те годы было загублено юных жизней! А сколько этих судеб не состоялось вообще. Кто-то из их числа был охмурен горячечным комиссарским бредом.
Эпилог
Душегубство никогда не проходит бесследно для самого душегубца. Так уж мудро распорядился в этом отношении сам Всевышний.
Не прошло оно бесследно и для Саенко. Водка, кокаин, зверства, да и участие в пытках  и расстрелах расшатали его психику. Он серьезно заболел и отошел от активной чекистской деятельности.
Советская власть не забыла его заслуг и не оставила без своих забот и помощи. Подлечила и дала ему, малограмотному, даже руководящую работу. Вначале он директорствовал на суконной фабрике, но не справился со своими обязанностями. Его переместили на кирпичный заводик, потом на завод, выпускавший какие-то машины.
В начале 30-х годов, после окончания краткосрочных юридических курсов его назначают государственным, а после и главным государственным арбитром при Харьковском облисполкоме.
Пошло в те годы такое поветрие — закомплектовыватъ вакантные должности правовых органов (арбитражи, суды, юридические консультации, адвокатура) бывшими сотрудниками ЧК и ВРК. Власть предержащие уже тогда расставляли нужных, своих людей, готовя стране Великую Чистку.
В московском арбитраже в те годы сидел бывший член ЦК РСДРП, цареубийца, большевик Голощекин, а в московской адвокатуре — бывший первый председатель Белгородского ВРК, трибунальщик и расстрельщик Меранвиль де Сент-Клер; в «тройке» Ульриха восседал расстрельщик, трибунальщик русского и украинского народов, старый большевик, председатель Курского губисполкома Антонов-Саратовский.
С 1924 года лацкан саенковского пиджака был украшен знаком «Почетный чекист» почти первой его нумерации. Этой награды он был удостоен за личное участие в расстрелах и пытках своих сограждан. Общее число людей, расстрелянных лично Саенко, перевалило далеко за двухтысячный рубеж. В 1937 году по случаю 20-летнего юбилея ВЧК он получил второй такой знак.
Вместе со знаком Саенко вручили и соответствующее удостоверение. Правда формулировка в нем отнюдь не указывала на расстрельный характер его работы и профессии. Там не было записи: «Награждается за личное участие в расстреле нескольких тысяч россиян». Формулировка давала только весьма общий характер заслуг этого палача: «за беспощадную борьбу с контрреволюцией» и «за достигнутые успехи в ознаменование 7-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции».
За свою работу расстрельщика и пыточника он был награжден еще орденами Красного Знамени и Ленина.
Скончался Саенко в конце 60-х. Умирал долго и мучительно. Недаром говорят в народе: легкая жизнь, да кончина тяжкая. Захоронили его на одном из кладбищ Харькова.
На похороны Саенко, наряду с другими делегациями, прибыла и делегация от Белгородской области. Большую ее часть составляли давно ушедшие на заслуженный отдых костоломы времен приграничного Беленихино и ревкомовского Белгорода, ветераны НКВД- МГБ довоенных наборов и послевоенных призывов. Был среди них и первый комиссар первого Белгородского коммунистического концлагеря Годун и бывший председатель Житомирской губЧКа Хоботкин. Они чинно прошли за гробом своего первого наставника и возложили на его могилу венок от чекистов-белгородцев.
Место Последнего пристанища Саенко не стало местом его тихого и вечного покоя. Внуки и правнуки тех россиян, которые нашли свою мученическую кончину от руки этого нелюдя, неоднократно крушили его захоронение. Не было ему покоя от людских проклятий при жизни на этой земле, не наступил этот
покой для него и после смерти.
* * *
Сразу же по окончании гражданской войны русский писатель Арцыбашев обращался к своим соотечественникам, жившим в советской России: «Помните, что вас окружают миллионы теней, тысячи убитых мужчин, насилуемых перед смертью женщин, детей и старцев, как бы распятых на кресте. Все они напрасно молили небо о возмездии, но никто до сих пор не ответил на эту мольбу».
Она осталась безответной и через многие десятилетия.