Летопись Белогорья

Крупенков Александр Николаевич.

Члены тайных декабристских обществ, как известно, планировали вооруженное выступление против самодержавия на 1826 год. Внезапная кончина никогда не болевшего Александра I резко переменила их планы. Войска начали присягать брату умершего императора великому князю Константину Павловичу. Вскоре, однако, выяснилось, что Константин отказывается от престола и уступает его младшему брату Николаю.

В документальной и художественной литературе подробно описано, как происходила присяга и переприсяга. Описание событий в Белгороде накануне восстания декабристов оставил секретарь Сената Николай Маркович Колмаков, проживавший в то время еще мальчиком в Белгороде:

«Летом 1825 года император Александр I, при проезде в Таганрог, посетил Белгород. Коляска его была желтая, это был любимый цвет его царствования, а при императоре Николае цвет этот заменен синим.

По приезде в Белгород государь прямо направился в женский монастырь, где в то время жила на старости лет двора Екатерины II статс-дама, восприемница его, императора Александра, от купели, — Анна Иродионовна Чернышева — супруга генерал-фельдмаршала графа Захария Григорьевича Чернышева… Анна Иродионовна была иногда богомолка, а иногда грозная и своенравная женщина. Она умерла в Смоленске в 1830 г., 85 лет от роду, и погребена в тамошнем женском монастыре.

Зимою того же года жители города Белгорода встречали уже государя Александра мертвого: печальная колесница его направлялась из Таганрога в Петербург, а гроб с останками его поставлен был в местном соборе.

Через несколько недель после сего жители г. Белгорода, а равно и ученики местного училища, несмотря на их малолетство, присягали императору Константину Павловичу, а немного спустя нас, учеников, снова повели в церковь присягать императору Николаю Павловичу. Само собою, мы не понимали этой перемены; нас, мальчуганов, привели в церковь, поставили пред алтарем, велели поднять кверху два пальца правой руки и повторять вслед за священником слова присяги. Теперь причина перемены в престолонаследии ясна, а тогда была очень темною. Немудрено, что так называемые декабристы воспользовались этим и погубили массу невинных солдат, говоря, что цесаревича Константина заставили насильно отказаться от престола».

Не будем спорить с автором о его оценке восстания декабристов. В данном случае для нас важны не взгляды мемуариста на события 14 декабря 1825 года, а то, что он единственный из современников оставил для потомков описание событий в Белгороде, связанных с восстанием декабристов.

Немалый интерес представляет для белгородцев и личность графини Анны Родионовны Чернышевой. Чем же она интересна нам?

В первую очередь тем, что Анна Родионовна была близкой родственницей декабристов Захара Григорьевича Чернышева и Федора Федоровича Вадковского, приходившимися ей внучатыми племянниками, а также Александрины Муравьевой, поехавшей в добровольное изгнание в Сибирь к осужденному на каторгу Никите Михайловичу Муравьеву. Об А.Р. Чернышевой стоит сказать особо, так как она имеет непосредственное отношение к малоизвестной странице истории Белгорода, связанной с пребыванием в нашем городе декабристов.

Анна Родионовна — старшая дочь генерал-майора барона Родиона Кондратьевича фон Веделя, чьим родовым гнездом была слобода Венделевка (Вейделевка, ныне поселок городского типа Белгородской области), и его супруги Анастасии Богдановны (урожденной Пассек). В очерке Д.Д. Рябинина «Графиня А.Р. Чернышева» дана обстоятельная характеристика этой своенравной женщины:

«Вельможа настоящая, гордая, пышная и ох какая крутая да капризная. Все у ней выходило невзначай и временем: когда милость, а когда и гроза. Часом, бывало, станет вдруг богомольна, милостива, обходительна, и тогда уж добрым делам конца и меры нет. По целым неделям Богу молится и постится, словно схимница какая, бедных людей и нищую братию щедро награждает, допускает к себе всякого, кто имеет просьбу к ней, и всем-то помочь старается; благодетельствует, по церквам и монастырям деньги без счету сыплет; а в иное время, что чаще бывало, просто и приступу к ней нет, такова делалась грозна и капризна; всех то она тиранит и в страхе держит; всякого, кто бы ни был, норовит обидеть и оборвать. Не токмо что наша братия, рабы ее, а и сильные люди по струнке перед ней ходили, а уж эти разные судейские чиновники, исправники там да заседатели, те просто тряслись перед нею и не смели являться без зова. И как, бывало, найдет на нее грозный стих — что тогда терпели от нее прислуга и все домашние, этого и вообразить невозможно. За всякую пустую провинность была беда неминучая, да какое за провинность? За ничто! Никак, бывало, к ней не приноровишься, ничем угодить не можешь. А в добрый-то час иному и совсем худо дело с рук сходит; ну, под сердитую руку, жалости у ней не было; тогда уж спуску не давалось. Графиня секла людей больно и часто. Случалось, что и не вставали после розог и плетей, а ответу за то не бывало, потому в большой силе она состояла, и ей все было нипочем».

А вот еще один отзыв о графине А.Р. Чернышевой Якова Ивановича Де-Санглена, опубликованный в 1883 году в «Русской старине»:

«Возможно ли умолчать о графине Анне Родионовне Чернышевой? Сколько осталось в неизвестности ее благодеяний! Потому что она тщательно старалась скрывать их. Как-то услышала она об одной вдове почтенного чиновника, которая, по бедности, мыла кружева на бедную старуху, обращающуюся с ней очень дурно. Она купила ей дом, снабдила ее всем нужным, определила ей денежную пенсию, и эта облагодетельствованная ею вдова умерла в полной уверенности, что все это получила она от Ф.П. Ключарева, бывшего тогда адъютантом у графа Захара Григорьевича Чернышева, и от жены Ключарева, потому только, что они были исполнителями воли графини».

В молодости Анна Родионовна вышла замуж за одного из самых богатых людей России Захара Григорьевича Чернышева. Отец ее мужа — Григорий Петрович, давший богатство и славу этой фамилии, начал карьеру денщиком у Петра I. Благодаря природным способностям и врожденной хватке, государев денщик был осыпан царскими милостями. За участие в Северной войне он получил титул графа и звание генерал- аншефа. Своим сыновьям он оставил поистине несметные богатства: их поместья раскинулись в Подмосковье, Орловской, Рязанской, Могилевской, Воронежской губерниях. «По воспоминаниям близких свидетелей, — пишет историк Н.М. Дружинин, — Чернышевы жили барской жизнью широкого размаха… Усадьба производила впечатление богатства и изобилия. В доме имелись многочисленная дворня, особый штат учителей, собственный доктор, домашний художник, хороший крепостной оркестр, сформированный иностранным капельмейстером; зимой и летом чередовались непрерывные концерты, кавалькады, фейерверки и танцы».

Анна Родионовна Чернышева.

После смерти московского генерал-губернатора Захара Григорьевича Чернышева его богатейшие имения перешли его брату Ивану Григорьевичу, но тот передал их в пожизненное Анна Родионовна владение вдове умершего брата действительной статс-даме Анне Родионовне Чернышевой, которая на склоне лет проживала в Белгородском Рождество-Богородицком женском монастыре. И хотя она уже редко выезжала в столицу, в царском доме помнили и уважали старую графиню. Император Александр I и его супруга прислушивались к мнению Анны Родионовны и считали своим долгом с приездом Чернышевой в Петербург принимать ее в своем дворце. Графиня жила в монастыре в уединении. Она почти никуда не выезжала и находила утешение в религии и благотворительности.

Большую радость доставляли одинокой бездетной старухе приезды к ней служившего в Обояни внучатого племянника Федора, который уже в то время состоял членом тайного общества.

Блестящий офицер, талантливый поэт и композитор Федор Федорович Вадковский происходил из богатой аристократической семьи. Его отец был сенатором, мать — урожденная графиня Чернышева. Федор получил отличное образование, обучаясь в Московском университетском благородном пансионе и частных пансионах Петербурга. В январе 1818 года поступил на службу прапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк, а через два года был переведен юнкером в Кавалергардский полк.

Федор Федорович Вадковский

В 1823 году Федор Вадковский был принят в тайное Северное общество, однако в первое время ему не удалось проявить здесь свои необычайные способности и неутомимую энергию. Вадковский горел желанием действовать, но члены Северного общества не проявляли активности. И только с появлением в Петербурге руководителя Южного общества Павла Ивановича Пестеля Вадковский оживился: близко познакомился с ним, вступил в Южное общество и стал одним из самых активных членов Петербургской ячейки Южного общества, созданной по инициативе П.И. Пестеля.

Агитационная работа в Петербурге продолжалась недолго. За распространение среди солдат антиправительственных песен и «преступные разговоры» Федора Вадковского выслали из Петербурга в квартировавший в городе Обояни Курской губернии Нежинский конно-егерский полк. Обосновавшись в этом небольшом городке, Вадковский стал искать единомышленников. Но здесь, в провинции, он столкнулся с людьми, которым были чужды новые веяния времени. Потеряв надежду найти соратников среди офицеров своего полка, Вадковский решил установить связь с губернским городом. По долгу службы ему часто приходилось бывать в Курске — нести караульную службу, выполнять различные поручения командования, связанные с регулярными поездками в губернский город. Вскоре Вадковский добился разрешения переселиться на местожительство в Курск. Круг его знакомых значительно расширился, но заниматься революционной пропагандой стало значительно тяжелее, за ним был учрежден тайный полицейский надзор. За месяц до восстания на Сенатской площади он писал П.И. Пестелю:

«С начала моего изгнания я должен был подчиниться системе слишком тягостной для моих чувств, вам известных. Я должен был умерить свой пыл, застегнуться на все пуговицы, должен был обманывать, и я это делал… за мною ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодежь, — и обо всем доносили раз в месяц».

И все же, несмотря на постоянную слежку, Вадковский развернул активную деятельность. Он хорошо понимал, что тайное общество, членом которого он состоял, еще очень слабое и нуждается в преданных людях. В поисках их Федор Вадковский ездит по городам Курской и соседних губерний. Бывал он и в Белгороде.

Анна Родионовна любила вести с внучатым племянником долгие беседы. Ворчливая старуха не боялась даже высказывать свое недовольство в адрес царствующего монарха. Прожившая молодые годы в царствование Екатерины II, она считала XVIII столетие «золотым веком» и никак не могла привыкнуть к другим порядкам. С детства воспитанная в духе преклонения престолу, она и в мыслях не допускала, что ее любимый Федор с друзьями уже давно замышляет свержение самодержавной власти и именно ему поручено «совершить удар государю на придворном балу во дворце». И уж совсем нелепой показалась бы ей мысль о том, что в Белгороде, под ее кровом, свили гнездо заговорщики. А это было действительно так.

Управляющим имением А.Р. Чернышевой был грек Яков Николаевич Булгари — энергичный, неугомонный и крайне болтливый человек, что не раз причиняло ему неприятности по службе и, в конце концов, привело к аресту по делу декабристов. А сначала карьера Якова Булгари складывалась удачно, хотя и не всегда ровно: корнет Кавалергардского полка, камер-юнкер, исполняющий дела начальника Радзивиловского таможенного округа. Наконец судьба забрасывает его в Белгород, где он, имея чин действительного статского советника, становится управляющим имением графини Чернышевой. Проживая то в тихом и спокойном Белгороде, то в Харькове, неутомимый Яков Николаевич постоянно думает о родине своих предков — древней Элладе. И когда в 1821 году началось восстание греков под предводительством Александра Ипсиланти против османского ига, Яков Булгари и его старший брат Спиридон примкнули к восставшим. История не сохранила подробностей об их связях с членами тайного революционного общества «Филики Этерия». Но доподлинно известно, что такие связи были, и именно из-за них в апреле 1825 года Яков Булгари привлекался к следствию. Яков Николаевич любил проводить время с приезжавшим в Белгород Вадковским, рассказывал о борьбе греческого народа за свободу и находил в его душе живой отклик и сочувствие. Но мысли Федора Вадковского всегда возвращались к своей Родине. Почему греки воюют за свою независимость, а русский народ терпит унизительное крепостное право? Нужна борьба! Но в лице Якова Николаевича Вадковский не нашел соратника. Он стал ему старшим другом, но не единомышленником.

Зато с сыном Якова Николаевича — девятнадцатилетним Николаем Булгари у Федора Федоровича установились более тесные отношения. В Белгороде Николай впервые услышал от Вадковского о тайном обществе и уже в начале 1825 года вступил в него. Через Николая Булгари Вадковский рассчитывал установить более надежную связь с П.И. Пестелем на юге и с членами Северного общества в Петербурге, куда часто выезжал не внушавший подозрения молодой граф.

Своей энергичной деятельностью Ф.Ф. Вадковский принес большую пользу тайному обществу, но излишняя доверчивость и откровенность погубили не только его самого, но и его товарищей.

Недопустимо легкомысленно и неосторожно принял Вадковский в тайное общество унтер-офицера Шервуда, который уже давно собирал сведения о тайном обществе для передачи императору. Легко войдя в доверие к добродушному Вадковскому, Шервуд узнал главные цели заговорщиков и фамилии многих членов Южного и Северного обществ. Не сумев разгадать в Шервуде шпиона, Федор Федорович Вадковский послал его к П.И. Пестелю с секретным письмом, в котором всего за месяц до своего ареста с восторгом писал о Шервуде:

«Я принял его в общество, и прием этот, хотя и поспешный, все же самый прекрасный и самый замечательный из всех, которые я когда-либо делал. Это подтвердит вам прилагаемый перечень услуг, который этот мужественный и достойный член общества оказал нам на протяжении года… Осмелюсь посоветовать вам быть с ним как можно более откровенным и доверчивым. Я знаю его уже год, и это дает мне право сказать вам, что вы можете говорить с ним так же откровенно, как со мной».

В то время Вадковский не мог и предположить, что этот человек, «полный огня и усердия», по его словам, всего через две недели будет писать подробнейший донос начальнику Главного штаба барону Дибичу о результатах его встречи с Вадковским. Вот только два небольших абзаца из этого доноса:

«Между прочим Вадковский показывал мне письмо, писанное им к графине Анне Родионовне Чернышевой, прося о исходатайствовании брату своему прощения у Государя императора, которое ею вручено Государыне императрице во время проезда Ее величества чрез город Белгород; в письме сем он ясно говорит, что в последующем времени он будет знать, как отблагодарить Государя императора, что было предметом общего моего с ним смеху, где он также упоминает, что если он прежде делал по молодости лет глупости, то теперь, верно, не сделает того (т.е. что он теперь действует гораздо осторожнее)». И еще:

«Между тем комиссионер Якова Булгари Кирьяков, будучи послан в Белгород к графине Чернышевой от графа, нашел там Вадковского, через его прислал мне приложенное при сем письмо, в коем предлог собирать долги есть не что иное, как приглашение сообщников, и что граф не заехал к нему в деревню, это значит к нему самому для составления донесения, куда хотел с ним отправить».

Упоминаемый в письме старший брат Вадковского Иван Федорович был подполковником Семеновского полка. В 1820 году его арестовали за то, что он способствовал возмущению солдат и не принял мер к подавлению восстания Семеновского полка. Военный суд приговорил И.Ф. Вадковского к смертной казни, однако приговор не был приведен в исполнение и в течение восьми лет он отбывал наказание в Витебской крепости.

Федора Вадковского 14 декабря 1825 года не было на Сенатской площади. По доносу Шервуда его арестовали в Курске за пять дней до восстания и под конвоем отправили в Шлиссельбургскую крепость. Через три дня после восстания перевели в Петропавловскую крепость, куда одного за другим стали ежедневно доставлять декабристов.

Николая Булгари арестовали не сразу, а почти через месяц после восстания. Арестованного с личной препроводительной запиской Николая I перевели из Главной гауптвахты в Петропавловскую крепость, где он почти полгода находился в заключении по соседству с камерой декабриста Михаила Александровича Фонвизина.

На допросах Николай Булгари давал показания Следственной комиссии:

«В начале 1825 году, быв в отпуску в Белгороде, я узнал от прапо[рщика] Вадковского о существовании тайного общества и был им в оное принят. Намерение общества было ввести в государстве конституцию и для достижения сего распространить отрасли свои как между военными, так и гражданскими лицами».

Осужденный за то, что «знал об умысле на цареубийство и принадлежал к тайному обществу с знанием цели», поручик Булгари, которому ко дню восстания не исполнилось и двадцати лет, был приговорен к двум годам крепостных работ. Вскоре срок был сокращен до одного года. По окончании заключения ему, по просьбе коменданта Динабургской крепости Г.К. Гельвига, разрешили поступить на военную службу рядовым. По ходатайству матери Николая Яковлевича переводят в Северный конно-егерский полк. Здесь опального декабриста за отличие производят в унтер-офицеры, а через год — в прапорщики. В 1834 году Николай Яковлевич увольняется с военной службы и переезжает в Крым, где поступает в Керченскую таможню. В 1836 году государственный преступник становится чиновником особых поручений при керченском градоначальнике. В 1841 году Николай Яковлевич умер в возрасте 38 лет.

Федору Федоровичу Вадковскому ставился в вину замысел «на цареубийство и истребление всей императорской фамилии». Большинством голосов (51 из 72) Ф.Ф. Вадковский был приговорен «к смертной казни отсечением головы», причем восемь сенаторов проголосовали за то, чтобы поставить его вне разряда и четвертовать. Николай I заменил государственному преступнику смертную казнь пожизненной каторгой. Уже в Сибири Федор Федорович узнал, что срок каторги сокращен до 13 лет. На поселение он вышел в 1839 году с сильно подорванным здоровьем, жил под Иркутском в селе Оек со своими товарищами — бывшими генерал-интендантом Второй армии Алексеем Петровичем Юшневским и полковником Сергеем Петровичем Трубецким. Здесь он и умер от чахотки в 1844 году. «Я храню в памяти его глубокое уважение, как к одному из замечательных лиц по долгу, по теплоте чувств и сердца и неизменчивости его убеждений», — писал о Ф.Ф. Вадковском декабрист Сергей Григорьевич Волконский.

Анна Родионовна Чернышева, скончавшаяся в 1830 году, так до конца своих дней и не могла понять, как самые близкие ее молодые родственники, призванные быть защитниками престола, пошли против самодержавия.

С Белгородом был связан также декабрист Павел Христофорович Граббе (1789-1875). Блестящий офицер, начавший службу в армии 16-летним подпоручиком, он закончил карьеру генералом. Принимал участие в войнах 1805-1809 годов, Отечественной войне 1812 года и заграничном походе русской армии. За проявленные в боях мужество и отвагу Павел Христофорович был награжден орденами Георгия 4 степени, Владимира 4 степени с бантом, Анны 2 степени и золотым знаком «За храбрость»

Павел Христофорович Граббе

Вернувшись после заграничных походов русской армии в Россию, П.Х. Граббе близко сошелся со многими будущими декабристами, вступил в тайное общество Союз благоденствия, а в 1821 году участвовал в работе Московского съезда. Когда Союз благоденствия был распущен, Павел Христофорович отошел от общества.

После восстания на Сенатской площади П.Х. Граббе был арестован в Черниговской губернии и доставлен в Петербург. По высочайшему повелению от 18 марта 1826 года его заключили на 4 месяца в крепость. Наказание не очень суровое, если сравнить с приговорами другим декабристам. Но нужно иметь в виду, что почти все члены распущенного Союза благоденствия, которые потом не вступили во вновь созданные тайные общества, не понесли вообще никакого наказания.

Отбыв четырехмесячный срок в Динаминдской крепости, Павел Христофорович вернулся на военную службу, в 1828- 1829 годах участвовал в русско-турецкой войне. С 1832 по 1837 годы генерал-майор П.Х. Граббе находился на службе в Белгороде, где командовал 2-й драгунской дивизией. Пребывание в Белгороде нашло свое отражение в дневниках и записных книжках Павла Христофоровича, которые генерал- декабрист вел многие годы:

«24-го мая [1832 г.] приехал в Белгород, мою дивизионную квартиру. 6-го июня приехала и жена с дочерью больною. Оставленная докторами и Небу порученная, она спасена; но остались последствия болезни, которые одно время и попечения могут изгладить. Начало моего здесь пребывания от того было весьма печально. Занятия службою, особливо во время кампамента от 15-го августа до 15-го сентября, служили мне развлечением, часто приятным. Смотр государя в последний день был истинно важным для меня происшествием, как по прежним моим отношениям, коим сей смотр положил конец, так и по необыкновенному благоволению за успехи, дивизиею сделанные. К довершению приятных ощущений сего времени, 20-го сентября же, Небо даровало мне сына Николая, которого прекрасное младенчество теперь уже тешит меня. Боже сохрани его…

1833 г. 23-го февраля. Белгород. Тихо протекали первые два месяца года, кроме преходящих выходок и сплетен из Курска, молчанием отражаемых».

За 1834 и последующие три года записей дневника П.Х. Граббе не сохранилось, и, как писал сам автор, вероятно, «они затеряны». А жаль! Ведь они относятся к белгородскому периоду жизни декабриста.

Упоминание о П.Х. Граббе в 1840 году в Белгороде находим в одной из статей курского историка А.А. Танкова:

«Лето было в разгаре. Палила страшная жара. А между тем в Курской духовной семинарии, находившейся в то время в Белгороде, проходили экзамены. Последний из них — так называемый публичный — состоялся 12-го июля. На публичном экзамене присутствовали представители Белгородского общества и во главе их генерал Граббе».

Наш рассказ о декабристах был бы неполным, если бы мы не вспомнили о Петре Ивановиче Фаленберге, который после тридцатилетней сибирской каторги и ссылки проживал в Белгороде. По соседству, в Харькове, жил его сын, у которого и хотел поселиться Петр Иванович, но вернувшимся из ссылки декабристам было запрещено проживать в университетских городах. Поэтому Петр Иванович и поселился в Белгороде, поближе к сыну, где и умер 13 февраля 1873 года. Похоронен старый декабрист в Харькове.

  Петр Иванович Фаленберг

Несколько строк хотелось бы посвятить брату декабриста Н.О. Мозгалевскому Петру Осиповичу,который жил в Белгороде, служил почтмейстером в местной почтовой конторе, имел чин титулярного советника и, по словам уездного предводителя дворянства, был «поведения хорошего». На вопрос, поддерживает ли он связь с осужденным в Сибирь братом, Петр Осипович отвечал, что «уже два года не получал ни писем, ни других каких-либо известий». Пока мы не располагаем никакими сведениями о связях члена общества Соединенных славян декабриста Николая Осиповича Мозгалевского с Белгородом. Очень вероятно, что почтмейстер Петр Осипович и декабрист Николай Осипович поддерживали родственные отношения перепиской.

Известный историк М.В. Нечкина, посвятившая многие годы жизни декабристской теме, в своем фундаментальном труде «Движение декабристов» писала: «Географически» вся Россия была представлена в декабристском движении». Не был исключением и уездный Белгород.

Крупенков Александр Николаевич.

Член Союза писателей России.