Летопись Белогорья

Н. Белых.

(Из истории г. Старого Оскола)

Редакция 1960 года.

ВЛАСТЬ СОВЕТОВ

Гражданская война

Вскоре стало известно, что Ленин прислал в Орел и Курск телеграмму с сообщением о переходе власти в Германии к рабочим и солдатам.

Кроме того, немецкие солдаты на фронте арестовали мирную делегацию от Вильгельма и сами начали переговоры о мире прямо с французскими солдатами.

Вильгельм отрекся от престола.

Необходимо напрячь все усилия для того, чтобы как можно скорее сообщить это немецким солдатам на Украине и посоветовать им ударить на красновские войска, ибо тогда мы вместе завоюем десятки миллионов пудов хлеба для немецких рабочих и отразим нашествие англичан, которые теперь подходят эскадрой к Новороссийску…

В расположение немецких войск были посланы агитаторы во исполнение телеграммы Ленина. Среди других на два месяца выезжали из Старого Оскола для выполнения этого опасного задания Николай Шрейдер и Вильгельм Ильстер, знавшие немецкий язык.

Газеты напечатали постановление Губисполкома:

«Город Курск и Курская губерния объявляются на военном положении с 11 ноября 1918 года».

… От одной агитации среди немцев не произошло решительного перелома, тогда советские полки перешли в решительное наступление.

«Курская беднота» писала: «… при занятии повстанцами Коренево была отправлена делегация за демаркационную линию для установления связи с германскими солдатами. Эта делегация была принята немцами в высшей степени радушно. Делегацией переданы немецким солдатам 4 красных знамени с лозунгами: «Да здравствует Ленин и Либкнехт!» Немцы приняли красные знамена с радостью и благодарностью. Кто-то из них крикнул: «Русский хлеб и германский паровой молот победят мир!»

20 ноября в Курске сформировалось Советское правительство Украины с участием Клима Ворошилова из Луганска и Артема-Сергеева из села Глебово Фатежского уезда.

Отряд красногвардейцев из Старого Оскола, вызванный Курским Губвоенкомом Кривошеевым, отправился под руководством бывшего Уездвоенкома Лазебного вслед за передовыми частями устанавливать Советскую власть в Судже, освобождаемой от немцев и гайдамаков.

К началу января 1919 года почти все члены РКСМ оказались военными. Часть была послана на чехословацкий фронт для пополнения частей 1-й Курской пехотной дивизии, часть училась на курсах красных командиров, часть включилась в Старо-Оскольский запасный батальон, подчиненный приказом Орловского Окрвоенкома Семашко непосредственно Курскому губвоенкому, часть проходила военную подготовку и готовилась к включению во вторую Курскую дивизию (молодежную), намеченную к отправлению на Восточный фронт против Колчака. Некоторое количество молодежи было взято комиссаром Федором Ширяевым с собою в состав 9-й стрелковой дивизии.

В военкомате, расположившемся в здании бывшего реального училища, каждый вечер собиралась военизированная молодежь послушать новости, выступал здесь Дмитрий Крутиков со своими сочинениями. Рассказывал он также о письмах, получаемых от товарищей из команды Старо-Оскольского бронепоезда. Однажды прочитал отрывок письма из-под Глазова (Оно было прислано в адрес уездвоенкомата, в котором Крутиков к этой поре играл большую роль вместе со своими товарищами – военным комиссаром Гириным и военным руководителем Разуваевым):

«Когда пришла весть о захвате 25 декабря 1918 года Перми колчаковцами и о движении белогвардейцев на Вятку, – читал Крутиков письмо комиссара бронепоезда Константина Майсюка, – Старо-Оскольский бронепоезд был срочно переброшен из-под Киева, где воевал с петлюровцами, в Сормово.

Здесь бронепоезд реконструировали «фабричным» путем: он стал многобашенным и многоорудийным. Была усилена броня, сталью покрыты вагоны. От Старо-Оскольского бронепоезда остались только люди, сохранился №14, все остальное было новое, не узнать.

На большой скорости бронепоезд двинулся из Сормово через Вятку на Глазов. Это небольшой одноэтажный город, здания большей частью деревянные. Имеется несколько церквей, одна из которых – вблизи вокзала. Беленькая, с высокой многоярусной колокольней и несколькими зелеными луковичными главами.

В этой церковке к прибытию бронепоезда засели контрреволюционеры, так что пришлось выгонять их с помощью орудий: под карнизом церкви взорвались два снаряда, после чего бежавшие из храма «богомольные» враги были обезоружены.

В этот же день мы получили приказ Сталина и Дзержинского выйти на помощь Волынскому полку и удержать в своих руках мост через реку Чепцу. Это верстах в пятидесяти в сторону Перми от Глазова.

Волынский полк в это время подвергался натиску пяти колчаковских бронепоездов: колчаковцы всеми силами старались прорваться через Глазов к Вятке, а потом – на Москву.

Бронепоезд прошел через боевые порядки волынского полка. Колчаковцы подумали, что мы сдаемся, так как мчались без выстрелов. Кроме того, имели тогда случаи перехода некоторых советских войсковых подразделений на сторону Колчака (Назначенные сюда Верховным командованием из Москвы царские генералы понабрали в красноармейские части кулацких сынков, и разных шпионов, разложили весь Восточный фронт).

Воспользовавшись ошибкой белых, мы почти в упор расстреляли два бронепоезда колчаковцев, с остальными завязали огневой бой. К этому времени батальоны Волынского полка перешли в контратаку.

Три часа бушевало сражение.

Потом мы несколько десятков верст преследовали колчаковцев, пока двигаться дальше стало невозможно: деревянные мосты через балки и речонки враг зажег, рельсы взорвал. Бронепоезд остановился на 20-м разъезде. Вообще установилась пока неподвижная линия фронта несколько западнее Перми.

Это письмо пишем вам с 20-го разъезда, но завтра отбываем через Саратов на Уральский фронт бить разных Дутовых, Сапожковых, не перечесть каких атаманов и белых казаков, сгори они в нашем огне!

Передайте привет землякам. Заверяем, что честь Старого Оскола не опозорим. Спасибо за Ваше письмо и за историческую справку о Старом Осколе. Это ведь хорошо сказано: «Суть старинные воины». Мы будем не хуже наших дедов и прадедов, завоюем право называться «суть революционными воинами». Да здравствует мировая революция! Смерть капиталу!»

Вскоре после этого письма в Старом Осколе оформился Боевой коммунистический отряд под начальством Андрея Межуева-Бабая. Под штаб отряда заняли одноэтажный дом купца Игнатова на Курской улице, через три дома от Укома партии, размещенном в доме купца Лихушина с фигурной башенкой над входом.

Перед беленьким домом Игнатова росли пять тополей, затеняя кронами семь больших окон основного корпуса и два окна пристройки. Но в военном отношении это считалось выгодным: из окон штаба легко просматривать улицу, но никто не мог с противоположной стороны рассматривать через окна внутренность штаба. Кроме того, через чердачную дверь, выходившую через козырьковый каменный парапет над фасадом здания на улицу, можно было вести огонь из пулемета между тополевых крон без риска быть обнаруженным: кроны поглощали огневые вспышки и дым выстрелов.

Лепные полукруглые обводы окон, ранее привлекавшие своей оригинальностью и скульптурным убранством. Теперь стали запретными для взоров: в штабе ЧОН день и ночь дежурили коммунисты и члены РКСМ, задерживая и проверяя личность всякого любопытствующего или расспрашивающего о доме Игнатова и установившихся в нем порядках.

Осторожность была нужна. С каждым часом все суровее и суровее становилось положение в стране, уезде и городе.

В половине апреля 1919 года Старо-Оскольский Уком РКП(б) и РКСМ созвали митинг молодежи на железнодорожной станции. Секретарь Укома партии, Рудоманов, громко читал и разъяснял опубликованные в газете «Правда» за 12 апреля «Тезисы ЦК РКП(б) в связи с положением Восточного фронта».

– Товарищи, – говорил он, – Западная армия Колчака захватила Уфу, генерал Деникин устремился с Северного Кавказа к Волге для соединения с Колчаком, чтобы совместно наступать на Москву и душить пролетарскую революцию. Не допустим этого, остановим врага своей грудью, как останавливали его на пути к Вятке наши старооскольские товарищи на бронепоезде № 14. В честь экипажа Старо-Оскольского бронепоезда и в качестве нашей клятвы верности Республике и готовности сражаться за нее и за дело Третьего Коммунистического интернационала транспортники продемонстрируют нам сейчас картинно нашу волю и нашу мечту о победе над всеми врагами мировой революции…

Рудоманов с трибуны выстрелил в воздух из ракетного пистолета. Когда красная шипящая звездочка ракеты взвилась над крышами и над деревьями, затрепетали ее розовые отблески в голубоватом тумане таявшего снега, послышался могучий гудок паровоза со стороны Набокино.

Взору участников митинга представилась потрясающая картина: транспортная организация РКСМ демонстрировала наступление Третьего Коминтерна на Антанту. Специальный паровоз был украшен флагами и оснащен пулеметами. Над ним развевался алый стяг: «Вперед, старинные воины-осколяне, вперед на Антанту!»

Паровоз, громыхая, мчался на всех парах. На нем сидели вооруженные коммунисты и члены РКСМ. Сверкали серые влажные штыки, отступал туман. Бледный дым просушенных для этого случая дров из Каменьковской ольховой рощи крутился клубами и наматывал, наматывал на себя туман, отчего за паровозом начинался мелкий дождь, будто ускорялся приход весны.

Потом послышался грохот, красные огни полыхали из-под колес, наезжавших на специальные петарды, соединенные проводами с фигурками «Антанты», «Колчака», «Деникина», разных белых генералов, американских банкиров и английских министров. Огонь пробегал по бикфордовым шнурам к петардам под куклами, и те взлетали вверх тормашками в клубах огня и дыма взрывов.

Это было грозное предупреждение Антанте и русским генералам, русским контрреволюционерам, мечтавшим о восстановлении капиталистов и помещиков в России.

После митинга вся организация РКСМ в Старом Осколе объявила себя мобилизованными, просила Губвоенкома включить ее в состав 2-й Курской дивизии РКСМ.

Получив обмундирование и оружие, молодежь выехала в лагерь дивизии, который находился в Горелом лесу, под Курском. Был среди других бойцов этой дивизии наборщик Старо-Оскольской типографии Николай Акинин со своими друзьями. В лагере день и ночь шли занятия, потомки старинных воинов готовились к боям с врагами на фронте гражданской воны и интервенции иностранцев.

Наступили пасхальные дни. Духовенство с амвонов проклинало врагов «веры Христовой», звало к «возлелеянию надежды и упованию на скорый приход мессии освобождения». Не называли имен Деникина и Колчака, не называли имен Ленина и большевиков, но об этом думали священники: проклинали коммунистическую партию, благословляли ожидаемый приход колчаковско-деникинской «мессии».

Подпольная контрреволюция оживила свою деятельность: на Оболонковой мельнице неизвестные лица бросили в рабочее колесо и разорвали на куски молодого контролера Упродкома, в Обуховском лесу нашли разрубленного пополам коммуниста, в Покровской экономии застрелили уполномоченного Совнархоза. Это был белый индивидуальный террор. Обстановка накалялась.

В несчастные часы пасхальной поповской агитации секретарь Старо-Оскольского Укома РКП(б) Василий Рудоманов, уроженец села Атаманского, со своим товарищем Николаем Волковым выехали из Старого Оскола в Лебеди уличить местного священника в контрреволюции. При этом они так спешили, что даже не поставили о своем выезде в известность начальника Старо-Оскольского уездного отдела управления Негуляева и командира Боевого коммунистического отряда ЧОН Межуева-Бабая.

А за ними следили враги по указанию священника и царского офицера Ф. Шерстакова. На «американке» (так называлась дорога через дамбу) была устроена засада. Сперва к Рудоманову начал приставать гармонист Миша «ры-ры», прозванный так в народе за странное поведение и какие-то умственные недостатки. Он хватился за револьвер Рудоманова, тот выстрелил, пуля легко ранила Мишу в шею. И вот тут нахлынула сидевшая в засаде толпа крамчанских мужиков.

Кулаки отняли у Рудоманова и Волкова револьверы, стали кричать:

– Антихристы застрелили православного, почти святого человека, «Мишу ры-ры». Смерть им на месте! Кончай сначала «Колю Гусака» (такое прозвище дали Волкову за его длинную шею и тонкий голос), а с секретарем коммунистов мы еще пропаганду насчет продразверстки разведем, скоро ли она кончится?

– Да он же не убит, – возразил Рудоманов, показывая на поднявшегося с земли «Мишу ры-ры». – Поглядите, живой…

– Ну, это его бог воскресил, а не вы! – ревела толпа. – Самосуд, народное правосудие!

Поддавая пинками и ругаясь, толпа спровадила Волкова и Рудоманова в помещение школы. На охрану встали добровольно многочисленные конокрады, сундучники, спекулянты, пострадавшие от революции и ненавидевшие комиссаров

Огромная толпа гудела всю ночь, а на утро начался самосуд. Этим временем удалось Лукьяновскому Дорошеву Тарасу Ивановичу, прозванному за длинные усы и грозный вид «Пугачевым-Бульбой» и «Булатом», послать в город извещение о бунте и угрозе расправы над Рудомановым и Волковым. В ЧОНе объявили боевую тревогу «факел».

А тем временем в Лукьяновке разыгралась трагедия: кулаки решили казнить городских комиссаров по одному.

Первым вывели Волкова.

Беременная жена «Миши ры-ры» под крики:

– Бей! Начинай! – перекрестилась и ударила безменом Волкова по обнаженной голове. Разъяренная женщина била упавшего Волкова, пока кто-то крикнул: «хватит, сдох!»

Под свист одичавшей толпы вывели Рудоманова со связанными руками. Женщина набросилась на него с меньшей яростью и с менее точными ударами безмена. А тут еще налетели на сход некоторые активисты, сочувствовавшие большевикам – Пугачев-Бульба, Петька, Гарненок, Кирюшка Гуркин.

– Что вы делаете, сукины сыны?! – кричали они, размахивая дубинками. Кирюшка Гуркин, недавно прибывший с фронта, даже выстрелил в воздух из револьвера. – Что вы делаете, нашу Лукьяновку карательный отряд разнесет за это в щепы…

Избиение Рудоманова прекратилось.

– Каратели! – закричал кто-то диким голосом. Все увидели отряд ЧОНовцев под командованием двадцатилетнего великана Межуева-Бабая, известного к этой поре на весь уезд. – Разбегайся, кто как может…

Стреляя на скаку и сверкая обнаженными саблями, ЧОНовцы решительно врезались в толпу, которая не успела разбежаться от школы.

Рудоманова и Волкова немедленно отправили на подводах в городскую больницу. Но Волков умер там от ран. Рудоманова вылечили. Он вскоре заболел тифом. Надломленный организм не выдержал.

Шли бои, гибли потомки старинных воинов во имя счастья будущих поколений.

Старооскольцы слышали доносившиеся с юга раскаты артиллерийского грома: во главе II-го похода Антанты наступала белая армия генерала Деникина.

В мае 1919 года к Старому Осколу подошла отступавшая из Донбасса 13-я Красная Армия, штаб которой разместился в доме купца Дьякова (где сейчас Кондитерская фабрика). Штаб 9-й дивизии разместился в селе Коробково.

Старооскольская большевистская организация призвала под ружье всех своих членов, за исключением оставленных на других постах. Секретарь Старооскольского Укома РСДРП(б) товарищ Федор Ширяев был назначен на должность комиссара 9-й дивизии.

24 июля 1919 года белые войска генерала Май-Маевского заняли Белгород, а ставленник Троцкого, специальный уполномоченный по обороне Курской области Бухарин запретил объявлять военное положение в Курской области, приказал войскам не вести боев на линии Старого Оскола, а отводить части к Ельцу.

Курские большевики самовольно ввели в Курске военное положение, хотя сделали это лишь 26 августа 1919 года.

В Старом Осколе находились в это время значительные государственные ценности, в том числе и часть республиканского золотого запаса, а на железнодорожной станции сосредоточилось много продовольствия и военного снаряжения. Разве можно было все это отдать в руки белых?!

Состоялось специальное заседание Укома партии и Ревкома (в заседании принимали участие Григорий Лапин, вступивший в должность Председателя Укома партии, так как Георгия Щенина партия взяла в аппарат Курского губкома; К. Рудоманов, выполнявший должность секретаря Укома в связи с уходом тов. Федора Ширяева на должность комиссара 9-й дивизии, и др. товарищи. От Ревкома на заседании были товарищи Бабраков и Бурицкий).

Решили защищать город своими силами до тех пор, пока будут эвакуированы на север все государственные ценности. Восьмисотенный отряд под командованием Андрея Емельяновича Межуева, усиленный пулеметной командой Ревкома, был специальным поездом доставлен в район Чернянки и занял оборону у моста через Оскол.

В Старом Осколе было организовано подполье. В железнодорожной диверсионной группе действовали Анпилов Константин Михайлович, молодой слесарь депо Александр Михневич и другие.

Политическую и агентурную группу возглавлял заместитель уездного комиссара продовольствия Георгий Иванов. Координировал всю деятельность подполья Мирошников Иван Федорович. Он же ведал тайным складом оружия во дворе дома № 13 на Белгородской (ныне Комсомольской) улице. Двора теперь уже нет, а домик сохранился. Он стоит на буграх за зданием Старооскольской средней школы, справа по дороге в слободу Гумны.

Вот фотоснимок этого дома.

 

Фото 86.

В ночь под 19 сентября 1919 года проследовали через Старый Оскол на север последние регулярные части отступавшей Красной Армии, и город остался лицом к лицу с белыми корпусами.

Три дня бились старооскольцы на рубеже Чернянки с неизмеримо превосходившими их силами белых. Более шестисот товарищей пали в боях, но три дня были выиграны: эвакуировано на север все ценное государственное имущество. Лишь по приказу Ревкома отошли остатки Старооскольского отряда от Чернянки и, оставив город, проследовали на станцию Касторная.

Большевик Сорокин Кузьма получил задание Укома партии взорвать или угнать бронепоезд белых. Он отправился на это опасное задание без всякого колебания. Но Сорокина Кузьму опознал и выдал белым один старооскольский городовой, бежавший в свое время из города и поступивший на интендантскую службу к Деникину.

Деникин отдал специальный приказ сжечь Старооскольский «Смольный», то есть первое здание Совета. Шкуровцы из «волчьей сотни» со странным знаменем – волчья шкура с серебряными строками лозунга – «Смерть большевизму!», как варвары, окружили здание «Смольного» и зажгли. Остатки стен взрывали гранами, срыли до основания.

А теперь на этом месте народ построил трехэтажный дом-красавец. В нем живут рабочие механического завода и расположен один из крупнейших в Курской области магазин Книготорга. Нельзя, оказывается, уничтожить то, что дорого и нужно людям, ибо «неодолимо… то, что возникает и развивается».

Ниже мы помещаем фотоснимок нового здания, выстроенного на месте «Смольного».

Фото 87.

Это здание существует сейчас. Оно окончательно отделано в годы первой послевоенной пятилетки, когда город залечивал раны, нанесенные немецко-фашистской оккупацией.

Напряженной жизнью жило Старо-Оскольское большевистское подполье при деникинской оккупации, напряженно готовились к новым боям оскольские земляки, попавшие при своем отступлении в воинские формирования, сосредоточенные в Серпухове.

В Старом Осколе центром явок и обмена информацией между подпольщиками стала квартира бывшего владельца типографии старика Алексея Попова.

Всякий раз, как только приходили к нему связные, Попов подсаживался к пианино и, аккомпанируя сам себе, пел:

«…Коль славен наш господь в Сионе,

Не может изъяснить язык:

Он славен в небесах, на троне,

И в былинках на земле велик…»

Это для маскировки и показа белым патрулям, что будто бы дом Попова вполне политически благонадежен.

Подпольщики тем временем беспрепятственно обменивались мнениями, договаривались о дальнейших действиях, составляли разведывательные сводки для переправки к своим через линию фронта, а также для Георгия Дмитриевича Иванова.

Самому Иванову в последнее время было запрещено подпольщиками показываться в городе даже глухой ночью, так как руководитель местного карательного отряда изменник Лаптев внес Иванова в список смертников и охотился за ним.

Приходилось поэтому связным все необходимые для Иванова сведения передавать через его младшего брата Яшу, сумевшему войти в доверие к казакам (Яша и братья Красовицкие бесплатно ухаживали за казачьими лошадьми, а это казакам нравилось).

И вот однажды едва не произошел провал, когда Яша Семенов пробирался на тайную квартиру брата с важными документами.

На этот раз он как-то особенно боялся каждого шороха, каждой тени. Наверное, это происходило потому, что подпольщик Андрей Карпушин предупредил о замеченной им слежке чеченцев за Яшей и сказал: «С завтрашнего дня к коням больше не подходи, почту буду тебе передавать для Георгия в очереди за хлебом в магазине купца Власова…»

Петляя через двери и калитки, чтобы уклониться от встречи с патрулями, Семенов добрался, наконец, до кирпичного сарая реального училища на Гуменском спуске.

«Кажется, никого, – подумал с радостью и, прислонившись спиной к стене, начал осматриваться. – Теперь еще немного и… дома…»

Вдруг вывернулись откуда-то два пеших чеченца с винтовками и шашками. В папахах, в бурках. Не патрульные, а на добычу вышли: пограбить, убить, чины заработать.

Один из них схватил Семенова за руку.

– Жиды, коммунисти знаешь? Покажи!

– Я живу в Казацкой, – соврал Яша, – в городе никого не знаю…

– Ведешь на своя квартира! – распорядился чеченец.

– Хорошо, пойдемте, – сказал Семенов, а у самого вся одежда потом пропиталась от страха.

Пройдя мимо своего дома в направлении Подгорной улицы, Семенов продумал еще один план побега от чеченцев.

– Мне оправиться надо, – сказал и сейчас же присел у двора бухгалтера Корочинцева.

Только чеченцы отвернулись, Семенов прыгнул через забор и крышу погребка, перевалился в темноте за бугор и нырнул в свой садик.

Чеченцы подняли стрельбу наугад, так как не видели, куда делся в ночи парень.

– Что с тобою? – тревожно спросил Георгий. – Почему так долго задержался? Это по тебе стреляли?

Выслушав рассказ Яши, Георгий некоторое время задумчиво стоял у окна, прислушивался. Потом присел на стул, положил на подоконник револьвер и сказал:

– Давай мне бумаги, ложись спать. Ложись-ложись, если что случится, я разбужу. Сам я не буду спать всю ночь. Не пришли бы непрошенные «гости», нужна бдительность.

Город Серпухов, куда к этому времени перевели из села Сергиевского штаб Южного фронта, походил на большую крепость, готовящуюся к грандиозной вылазке. Десятки тысяч солдат, в том числе и прибывшие сюда старооскольцы, круглосуточно занимались боевой подготовкой. Здесь как бы аккумулировалась вся военно-революционная энергия Советской страны, готовой с минуты на минуту выпрямиться во весь свой исполинский рост и ударить по второму походу Антанты всесокрушающим кулаком.

В день большого парада войск в Серпухове на фронте шли бои, втягивались все новые и новые части. Деникин продолжал надеяться на успех.

Старо-Оскольский запасный батальон, отведенный в свое время через Щигры и Курск в Орел и расположенный там, в Кромских казармах, развернулся в несколько маршевых батальонов, в одном из которых находился взвод старооскольских членов РКСМ во главе с Васей Кандауровым.

13 октября 1919 года, когда мамонтовцы ворвались в Орел и мчались по Дворянской улице, разведвзвод Кандаурова отправив бойца к командиру батальона с донесением, что можно двинуться мимо кадетского корпуса на свободную пока от белых Мценскую дорогу, а сам открыл огонь из ручных пулеметов по головным белогвардейцам.

На улице образовалась груда казачьих и конских трупов. Белые отступили. Помчались в обход. Но время уже было ими потеряно: разведчики оторвались от казаков, через час нагнали двигавшийся к Мценску свой батальон.

В пути стало известно, что Красная Армия перешла в решительное контрнаступление и что батальон включается во 2-ю бригаду, в 39-й стрелковый полк и должен двигаться с боями в сторону Воронежа через Елец и Графскую.

Весь взвод Кандаурова был влит в 14-ю роту под командованием бывшего офицера Банвахеева и начал свой боевой путь на Воронеж.

К этой поре конники Буденного уже соприкоснулись с белыми на всем протяжении от станции Графская до Усмани и Тулиново, ударив по эскадронам Шкуро.

В панике белые оказались склонными верить различным ложным слухам. Это их психологическое состояние было использовано: переодетые под шкуровцев буденовские конники сообщили в штаб Шкуро, что красные обходят их с фланга и тыла, хотя в самом деле на выручку Шкуро под Воронежем спешили мамонтовские части.

В течение шести часов конники Шкуро и Мамонтова сражались между собою, пока поняли, что стали жертвой военного обмана.

Результаты дезинформации понравились Семену Михайловичу Буденному. Он приказал разведке штаба включиться в телеграфную связь Шкуро и передать ложный приказ о наступлении красного конного корпуса на Лиски. Шкуро был снова введен в заблуждение и перебросил часть своих сил на ожидаемое направление удара юго-восточнее Воронежа, хотя Буденный готовил действительный удар с северо-востока.

Хитрить приходилось, так как перевес сил Шкуро над буденовцами был очевиден: против 5500 буденовских сабель и двух бронелетучек, созданных в свое время рабочими воронежских железнодорожных мастерских, Шкуро и Мамонтов располагали десятью тысячами сабель, двумя полками пехоты и семью отличными бронепоездами.

Ударная группа Южного фронта, руководимая Орджоникидзе и составленная на 3-й и 4-й армий, шестнадцать суток вела ожесточенные бои в районе Орел-Кромы. Город Кромы шесть раз переходил из рук в руки.

Ленин весь был поглощен происходящими на фронте событиями. Помогал советами, присылкой войск и боеприпасов, требовал информировать его о всем происходящем по прямому проводу, горел и сиял, не чувствовал болезни и усталости: успешно выполнялся его лозунг «Все на борьбу с Деникиным!»

19 октября буденовцы почти целиком истребили под Воронежем Кубанскую дивизию, батальон пехоты и захватили «бронеплощадку «Азовец», бронепоезд «Генерал Гусельников», пятьдесят пулеметов, четыре орудия, много винтовок и пленных, 24 октября захватили Воронеж вместе со штабным поездом генерала Шкуро.

Сбитые с рубежей Дона и Икорец, мамонтовцы и шкуровцы сосредоточились на Касторной, чтобы удержать ее и остановить наступление красных.

«Наступает момент, когда Деникину приходится бросить все на карту, – говорил Ленин. – Приближается решающий момент на Южном фронте… Нужно, чтобы наше наступление было превращено в массовое, огромное, доводящее победу до конца!»

По воле партии и ленинского гения разворачивалось и нарастало огромное наступление, несущее победу.

Орджоникидзе писал Ленину:

«Дорогой Владимир Ильич!

3 ноября в 6 часов утра нам удалось прорвать фронт противника в районе шоссе Кромы – Фатеж… В данный момент мы пехотными и кавалерийскими частями в тылу у противника… Лучшие дивизии его – Корниловская и Дроздовская – в панике отступают. Если дальше пойдет так, скоро пошлю телеграмму из Курска… Вообще на всем Южном фронте мы накануне больших событий… Только, Владимир Ильич, ради всего, трубите в печати, не давайте заснуть тылу. Самое незначительное внимание тыла радует красноармейцев, как маленьких ребят».

И Ленин трубил, будил тыл, вдохновлял фронт, зажигал огнем отваги и героизма земляческие полки и батальоны, многие из которых прямо с Серпуховского парада двинулись на фронт, в бой.

Из штаба Революционного Военного Совета Южного фронта сообщили, что удовлетворено ходатайство сводного Старооскольско-чернянско-касторенского земляческого батальона о выделении его из состава Н-ской дивизии для действия по железнодорожной линии от Ефремово и на юг, чтобы принять участие в освобождении родных мест от белых.

… Батальон под командованием Межуева-Бабая двинулся из Ефремово на станцию Тербуны. Первые стычки с белыми оказались успешными: станция за станцией сдавались, пока батальон дошел до Касторной. Здесь были большие силы белых, и они успели закрепиться.

В течение ночи Межуев-Бабай трижды водил батальон в атаку, но безуспешно. Третья атака состоялась утром. В самом начале боя Межуева сильно контузило взрывом и осколком снаряда ранило в шею. Власть перешла к его заместителю Александру Мещанинову.

Отправив раненого Межуева-Бабая через Тербуны в Елецкий госпиталь и заняв со своим батальоном оборону в снеговых окопах на подступах к Касторной, Мещанинов сейчас же решил послать лазутчиков в Старый Оскол для связи с подпольем: двое переоделись казаками, третий, Афанасий Федотов, пустился в путь с документами на имя каплинского крестьянина, Чеснокова. Для «казаков» раздобыл верховых коней с седлами и нужное вооружение, для Федотова – добрую лошадку, впряженную в розвальни, крестьянский тулуп.

Задачи у лазутчиков были разные: «казакам» надлежало военная разведка, Федотову – связаться со Старо-Оскольским подпольем через каплинского связного по кличке «Черепок» или непосредственно с Константином Анпиловым, Иваном Мирошниковым или Георгием Ивановым, организовать диверсии против белых эшелонов и остановить подвоз войск и боеприпасов к району Касторной, подготовить подполье к массовому вооруженному выступлению.

Первым пробрался в город Федотов с «Черепком», им удалось увидеть Анпилова и Мирошникова, передать через них сведения о положении на фронте и Георгию Иванову. Было условлено также, что «казаки» появятся на Нижней площади и будут покупать «тютюн», так что через них будет нужно передать полную информацию Мещанинову для высших штабов о всем, что делается в Старом Осколе для удара по белым.

В эту ночь началась метель.

Яков Семенов знал, что старший брат его, Георгий Иванов, подготовил необходимую информацию для Старо-Оскольского батальона и поручил Андрею Карпушину переодеться продавщиком табака и ожидать на Нижней площади «казаков», которые спросят «тютюн» и при этом осведомятся: «Не холодно ли?»

Тревога глодала всех, знавших об этом: те ли «казаки» явятся покупать «тютюн»? А вдруг настоящие посланцы Мещанинова пойманы, явятся на Нижнюю площадь провокаторы… Что тогда? Сколько будет пролито излишней крови.

– Вот что, Яша, – сказал Иванов брату, – придется тебе пойти и понаблюдать. Если провал, выступим немедленно. Лучше смерть с оружием, чем передушат нас, как кур…

В это же время и каплинский коммунист «Черепок» был выслан Федотовым наблюдать, те ли «казаки» появятся на Нижней площади?

Медленно шел Яков на Нижнюю площадь, к магазину купца Холтобина, где продавали хлеб. Это почти напротив собора, неподалеку от завода фруктовых напитков и пива купца Малахова. То делал вид, что ногу жмет, нагибался, поправлял застывшими пальцами носок сапога, то умышленно ронял из рук газету «Южный край», гнался за ней, угоняемой ветром, сам успевал косить глазами, видеть, что творится.

Ребятишки приплясывали на морозе у бакалейного магазина Часовского, вблизи типографии и Николаевской церкви, кричали:

– Покупайте газеты, покупайте газеты! Кому «Южный край» с приложениями? Имеется свежее «Русское слово». Покупайте газеты, покупайте газеты!

Вдруг Семенов увидел сразу два любопытных факта: с одной стороны чеченцы напали на еврея-торговца и отрезали ему бороду перочинным ножом. Еврей, побледневший и вытаращивший в смертельном испуге глаза, стоял молча с вытянутыми по швам руками, а чеченцы бросали седые клочья его бороды на снег и гортанно смеялись.

С другой стороны, поближе к ребятам-газетчикам, подскакали два казака на гнедых лошадях. Сами в полушубках и кубанках, с карабинами и саблями. Быстро соскочив с лошадей и привязав их к телеграфному столбу, подошли к женщине. Торговавшей картофельными оладьями.

– Есть тютюн?

– Нет, голубчики, я не торгую. Вон туда идите, дальше, – показала женщина рукою и сама снова заговорила со стоявшим возле нее мужичком в белой шапке из косматой овчины, в полушубке, затянутом красной суконной покромкой. Он слушал женщину невнимательно, пожевывал в волнении кончик всунутой в рот бороды и, качая головой, следил за «казаками». Никто тогда на площади не знал, что с женщиной-торговкой разговаривал тот каплинский «Черепок», который был обязан сообщить о своих наблюдениях Федотову, а потом вернуться в Каплино и сказать бедноте, что делать дальше и когда начать выступление вместе со старооскольским подпольем.

Яша Семенов, забыв об опасности и страхе, с захватывающим интересом следил за «казаками», все больше убеждаясь, что они «свои», а не белые.

«Казаки» медленно обошли площадь, спрашивая тютюн. Против Андрея Карпушина, замаскированного под старика-крамаря, один из «казаков» задержался, другой направился быстро к привязанным у столба лошадям.

– Не холодно ли? – спрашивал «казак» у Андрея, подставив кисет под табак.

– Скоро потеплеет, – ответил Андрей и чуть заметно отбросил в сторону полу своего полушубка, чтобы удобнее было, если «казак» окажется не тот, выхватить из кармана револьвер и застрелить его.

– Давай скорее, а то чеченцы, вижу, заметили нас, – сказал «казак», после чего у Андрея не осталось сомнений, он высыпал в карман покупателя табак вместе со свернутой в трубочку бумагой – донесением о делах подполья в Старом Осколе, о белых частях и их расположении, о настроении людей и о всем, что нужно разведке знать на войне.

– Быстрее едем, чеченцы встревожены, – тихо сказал второй «казак», подъехав к первому и держа его лошадь на поводу.

Товарищ метнулся в седло, и они помчались по Курской улице, повернули по Успенской на Стрелецкий мост.

Кавалькада чеченцев с шумом вырвалась на конях со двора купца Рощупкина, отца Коли Свистуна. Двор это находился на углу Курской и Успенской улиц, рядом с одним из домов Мешкова.

«Казаки» открыли по чеченцам огонь, вихрем помчались в сторону слободы Пушкарки, исчезли.

Разъяренные неудачной погоней, чеченцы начали хватать, кого попало.

В облаву попался и «Черепок». Его догнали уже на дороге в Каплино.

В контрразведке он ничего не сказал, никаких документов при нем не обнаружили. Но осведомитель белых, некий «Кобел» из Федосеевки, подтвердил, что «Черепок» есть коммунист, почему и белые засекли его шомполами до смерти.

Под Касторной развивались важные события. В снегах сидел сводный земляческий батальон старооскольцев, касторинцев и чернянцев, ожидая подхода конников Буденного и зная теперь от своих разведчиков-«казаков», что Старый Оскол принимает меры для победы над врагом, что и в тылу белых горит земля, гремит возмущенная народная совесть.

Три дня бушевал снежный буран, трещали морозы. Часов в двенадцать дня 15 ноября разведка доложила Мещанинову, что на Суковкино ударила 4-я и 6-я кавалерийские дивизии, а на Касторное будет наступать Одиннадцатая кавалерийская дивизия Матузенко.

Вместе с конниками Буденного ворвался в Касторное земляческий батальон Мещанинова. Это было возвращение в родные места. Более 3000 пленных белогвардейцев, 4 бронепоезда, 4 танка, 22 пушки, 112 пулеметов, 50 тысяч снарядов, 5000 винтовок и более двух миллионов патронов, тысяча лошадей, – все это было положено к ногам победителей.

Мещанинов растроганно шептал обветренными губами:

– Вот и вернулись, как мечтал я с товарищами. Вот и место, где бронепоезд белых расстрелял старооскольских ревкомовцев, где дали мы тогда отпор белогвардейцам и их бронепоезду «Слава офицерам!» – он снял серую шапку с рубиновой пятиконечной звездой на тулье и долго стоял с обнаженной головой там, где должен когда-то вознестись бронзовый памятник героям, бившимся здесь за Советы в годы гражданской войны.

…В дни завязавшихся боев за Касторное старооскольские подпольщики всеми силами готовились к восстанию, проводили диверсии. Во дворе дома № 13 на Белгородской улице ночами слышался для внимательных строгий шепот:

– Кто?

– Наковальня, – отвечал голос. По этому паролю выдавалось оружие из тайного склада.

В один из таких горячих дней, после проведенной Анпиловым разведки, вышел на выполнения опасного задания двадцатичетырехлетний подпольщик, слесарь депо Александр Михневич. Об этом своем подвиге Михневич рассказал следующее:

«Разведка диверсионной группы определила, что лучшим способом выполнить боевую задачу будет, если сбросить паровоз в яму поворотного круга.

Исполнить это опасное задание было поручено мне. Получив через Анпилова Константина сигнал, я, как и обычно, в ночь вышел на работу. Подкараулил момент наиболее удобного нападения на стоявший вблизи поворотного круга паровоз, выбросил из будки дремавшего от переутомления машиниста и направил паровоз в яму.

В результате был закрыт выход локомотивам из депо, белым пришлось делать объездной путь мимо угольного склада. На это потребовалось время, так что под Старым Осколом накопилось много белогвардейских эшелонов с войсками и боеприпасами и помогло Красной Армии успешно наступать вперед.

Едва я успел отбежать от сброшенного в яму паровоза, меня арестовали чеченцы из охранного отряда капитана Мокроусова, значившегося комендантом головного участка станции Старый Оскол. Мокроусов лично вел дознание. Он связался с контрразведкой и получил указание: «До выяснения выпороть большевика Михневича строжайшим образом, после чего – повесить!» Это добавление было сделано по телефону есаулом Мельниковым из карательного отряда и повторено Мокроусовым вслух.

После порки шомполами в сарае за станцией (сарай и сейчас цел, в нем находятся дрова) чеченцы привели меня в комендантскую (Дамское отделение). Там Мокроусов подвергал меня террору – совал дуло револьвера в рот и требовал выдать организацию, которая заставила меня совершить диверсию.

Я ему сказал, что действовал самостоятельно, никого не знаю, никаких связей ни с кем не держу.

«Ладно, на такую сволочь не будем тратить патроны, повесим!» – позвонил есаул Мельников из карательного отряда.

В это время, когда один из офицеров задержанного под Осколом эшелона выхватил саблю и хотел отсечь мне голову, вошел поручик Филипповский на смену капитану Мокроусову. Он сказал, что сам разберется в происшедшем.

Приближался рассвет.

Оставшись со мною наедине, Филипповский дал понять, что мне необходимо бежать, иначе – виселица.

Я понял, что поручик Филипповский связан с большевистским подпольем. И хотя страшно волновался при мысли, не дал бы мне поручик пулю в затылок, все же медленно пошел без оглядки из вокзала на перрон. Потом через пути вышел на Ламское болото, пересек Оскол по кладям и оказался в городе. Здесь я скрылся на квартире у заведующей приютского дома, где сейчас поликлиника (фамилию этой женщины я забыл, но звали ее, кажется Олимпиадой. Было ей лет около пятидесяти. Среднего роста, худощавая. Кажется, Боровская).

Так я остался в живых, а по освобождении Старого Оскола выехал во Вторую бригаду Республики под командованием Оськина. Бригада находилась в Воронеже. Оттуда я следовал с назначением в действующую 2-ю Туркестанскую бригаду. Там принимал участие в боях с басмачами. В 1923 году демобилизовался из Красной Армии, работал до 1942 года на железнодорожной электростанции в Старом Осколе. В настоящее время – пенсионер труда. Год моего рождения – 1895. Родился в Харькове 23 апреля в семье железнодорожника. В Старом Осколе проживаю с 1907 года».

Всполошенное командование белых вызвало в Старый Оскол 80-й калмыцкий полк, 45-й и 48-й конные полки сводной мамонтовской дивизии. Северо-западнее города действовал корпус генерала Кутепова, тесня 3-ю стрелковую дивизию 13-й армии в сторону Тима.

В Старом Осколе носились по улицам калмыки на маленьких косматых лошадках с желтыми гривами в островерхих шапках. На арканах волочили арестованных, бросали их в подвал комендатуры в доме купца Лихушина против Михайловской церкви.

– Рука в гора! – кричали двое ворвавшихся на квартиру Анпилова Константина чеченцев. – Комунидза?

Раздумывать было некогда. Анпилов схватил их, ударил голова об голову, очумелых выбросил во двор, сам с женою немедленно скрылся.

Железнодорожник Иван Бартенев видел это, но на вопрос чеченцев, пришедших в себя, показал совершенно в противоположную сторону, чем спас Анпилова от погони и расстрела.

В городе царил террор: калмыки и чеченцы стреляли кур и собак. Били иконы. Плетью запороли до смерти у Трофимова Мишки того, черного кота, о котором в городе рассказывали легенды, как «о коте в сапогах». В бане Игнатова офицеры устроили оргию и заставили купеческих дочек купаться вместе с мужчинами, поразвезли по домам лишь утром мертвецки пьяными и обесчещенными.

Спасаясь от погрома, городские евреи битком набили квартиру бедного портного Бориса Красовицкого, которого раньше не считали человеком. Здесь дрожали всю ночь в страхе и слушали визг Шурочки Трофимовой, которая на втором этаже дралась с офицерами за свое меховое манто и не разрешила матери, Анне Сергеевне, ехать в Европу со штабс-капитаном Заниным.

Под утро, когда все явственнее нарастал пушечный гром в районе Бараново (оттуда наступала на Старый Оскол 42-я дивизия Гая, выполняя приказ Геккера, командира 13-й армии) и севернее города, где вели бои конники Буденного, белогвардейцы выгнали евреев во двор, построили семью Бориса Красовицкого в ряд и приготовилась всем отсечь головы, если не покажут, где находится красавица-жена Бориса. Но тут загудел набат, встало зарево над городом: восстали подпольщики.

Белогвардейцы хлынули со двора. Анна Сергеевна, бросив детей, уселась в розвальни рядом с Заниным и, опершись спиной в окованный белой жестью сундук с богатствами, помчалась все же в «Европу».

Наступил солнечный морозный день. Гремели залпы орудий бронепоезда № 60 имени Карла Либкнехта, приданного 42-й стрелковой дивизии. Били тяжелые орудия артдивизиона командира Григорьева, горячили воздух мортиры дивизиона Гарбуза, срезая осколками белогвардейскую конницу.

Начдив 42-й, Гай, самолично выпустил в воздух серию разноцветных ракет и началась решающая атака. Белые яростно сопротивлялись, потеснили бригаду Нестеровича. Начдив Гай, приказав 3-й бригаде идти на выручку, сам лично взметнул над полками знамя и ринулся в атаку. Лавина конного полка Максименко хлынула за Гаем, засверкали огни клинков, шум и грохот атаки походил на шум и грохот урагана.

Симбирская бригада Медора и кавалерийский полк Максименко прорвались через боевые порядки врага, зашли во фланг. Началась невообразимая сеча. Дым густым туманом застелил все, солнце почти померкло в непроницаемой пелене.

Противник метался в окружении. Потом всей лавиной навалился на 373-й стрелковый полк Свищева и Руднева, прорвался через его боевой порядок и хлынул в южном направлении.

Город Старый Оскол был охвачен подковой советских войск. В это время молодежь села Сорокино – Анпилов К. А., Анпилов Г. А., Сорокин Н. Е. и другие совершила подвиг: помогла конникам разоружить казаков, расстреляла двух белогвардейских командиров около Малого моста на улице Комаревке.

22-го ноября, когда на улицах зацокали копыта лошадей 4-й кавалерийской дивизии и засверкали клинки конников, а также загремело ура воинов 42-й стрелковой дивизии, Иван Мирошников и Константин Анпилов лежали рядом у станкового пулемета. С мелового бугра возле реального училища били они длинными очередями по белогвардейцам, которые стадами бежали через Гуменские поля к Верхнее-Атаманскому. Туда же мчался обоз белых. Чеченцы по два и по три, завернувшись в одеяла, сидели на повозках. Примерзающие к осям колеса то и дело тормозились, звонко визжали шины на сверкающей от солнца обледенелой дороге.

– Прекратите огонь! – подскакал конник. – Мы сейчас вернем в город весь чеченский обоз. А-а-а, Константин Михайлович! Узнаете меня?

– Узнаю. Вы ко мне с пакетом приходили из Ревкома…

– Так точно, приходил. Поговорить бы сейчас, да некогда! – Парень вздыбил коня, махнул рукой товарищу и они помчались догонять чеченцев.

– Вот, Иван Федорович, какая у нас смена! – с гордостью кивнул Анпилов вслед конникам. – Двое с одним ручным пулеметом помчались против целой чеченской роты…

– Юность, романтика, подвиг… Да смотри, что делают?

После короткой пулеметной очереди, слабый треск которой еле был слышен в городе, упало две лошади в голове обоза. Обоз смешался. Конники, угрожая пулеметом и жестами требуя поворачивать оглобли назад, добились своего: более пятидесяти подвод с пулеметами, провиантом, награбленным добром и ротой чеченцев вернулись в город.

Оказавший сопротивление офицер шел позади обоза под присмотром конников. Он был в зеленом военном пальто. За плечами болтался серый ранец, на плечах висели шматки материи: конники сорвали погоны офицера с «мясом».

Буденный, сидя верхом на коне, разговаривал с народом у дома промышленника Коренева, на углу Курской и Белгородской улиц. Его адъютант, седой толстый мужчина в полушубке и шапке кубанского казака, влюблено смотрел на пышноусого командарма, одобрительно покачивал головой его шуткам и рассказу о боях за Касторное.

– Начали мы с Суковкино, – посмеивался Буденный. – Захватили коменданта станции с телеграфистом и заставили их от имени белого командования затребовать с Касторной бронепоезд против красных. И пришел ведь бронепоезд прямо в наши руки, как карась в пасть щуке. А в это время комбриг Колесов повел 4-ю бригаду на штурм, занял Касторную в четыре часа дня 15-го ноября. Смело участвовали в бою старооскольцы, чернянцы, касторенцы из земляческого батальона. Слава им!

Генерал Постовский, показывают пленные, прячется в селе Касторном. Генералы Шкуро и Мамонтов еще 13 ноября клялись на собрании в Касторном облить станцию кровью, но не отступить ни на шаг. А теперь вот исчезли, запаху не слышно.

Нам теперь нужно глубже и глубже вбивать клин между белыми армиями Сидорина и Деникина, так что призываю старооскольцев в Конную Армию, рожденную на вашей земле…

В это время эскадрон конников выстроился вдоль Курской улицы. Командир эскадрона, молодой казак-кубанец в бурке и хромовых сапогах с галошами. Высунутыми носками в богатырские дужки стремени, приказал подвести к нему пленного офицера с ранцем за плечами.

– Дворянин? – спросил строго. Пленный заморгал синими глазами, вытянулся в струнку.

– Так точно, дворянин!

– Тогда тебе вот моя благодарность! – в черных глазах командира плеснулась ненависть. Медленно вынул ногу из стремени, галошей ударил офицера в лицо.

– Не сметь! – закричал подскакавший комиссар. Он приказал отправить пленного в комендатуру, потом начал о чем-то серьезным шепотом разговаривать с командиром.

Буденный даже не заметил этой сцены. Его окружили люди, подавали заявления, просились в конницу.

– Просим и нас принять, – поднял руку белобрысый парень с удивленным выражением серых глаз. – Моя фамилия Акинин, зовут Николаем. Наборщик по профессии, член РКСМ. Был по заданию в подполье, теперь хочу на виду бить деникинцев. А это мои товарищи – Игумнов Николай, Печурин Андрей, Семенов Петр, Степанов Тихон. На лошадях умеем, оружие знаем: обучались в Курском Горелом лесу…

– Адъютант, определить парней, экипировать! – распорядился Буденный, скуластое лицо заулыбалось. – Никакие белые нас не одолеют, если столько орлов прилетают в нашу стаю.

– Нравится вам, ребята, в 5-й эскадрон 20-го полка 4-й дивизии? – спросил адъютант, построив сорок два молодых старооскольца у тротуара.

– Нравится! – ответили ребята дружно. – Нам чтобы вместе…

– А мы просим зачислить нас добровольцами в 11-ю кавалерийскую дивизию, – обратились сорокинцы – Василий Герасимович Капнин и Андрей Яковлевич Сорокин.

Буденный восторженно глядел на молодежь, лихо подкручивая усы. И вдруг он сделался сумрачным: Михайлов Колька выскочил из частного буфета картежника Кислякова с двумя бутылками разграбленной сельтерской воды.

– Поймать мародера!

Прижимая бутылки к животу и подталкиваемый в спину конником, Колька Пушнарь (его так звали по отцу, владельцу пушного производства) испуганно подступился к Буденному.

– Да я ничего, там, в коммерческом клубе все тянут…

– Расстреливать буду мародеров на месте!

Пушнарь выронил бутылки, с треском полетели осколки по мерзлым булыжникам мостовой.

Тут подошел к Буденному Георгий Иванов, отрекомендовался заместителем Упродкомиссара и руководителем политической группы подполья.

– Я о вас знаю, – пожав руку Иванову, сказал Буденный. – Назначаю председателем Чрезвычайной тройки по борьбе с контрреволюцией. Немедленно войдите в контакт с Начдивом 42-й товарищем Гаем, создайте Ревком. Есть мнение, председателем Ревкома и начальником гарнизона старого Оскола временно назначить товарища Гая, комендантом города будет комбриг Нестерович…

Ограбленная штабс-капитаном Заниным и не попавшая в Европу (ей дали по шее и приказали вернуться к детям – к Шурке, Севке, Гришке, Леньке), униженно ползла по гуменской горе обратно в город растрепанная Анна Сергеевна Трифонова.

* * *

… Горе било в глаза в Старом Осколе в эти дни.

– Много тифозных. Школы забиты ранеными. В сараях умирают люди, — докладывал Начдиву Гаю его адъютант. – Нужно срочно оказать помощь людям, санитарно очистить город.

– Вызвать комбрига Нестеровича! – приказал Гай. А когда тот явился, отдал ему строгое распоряжение продезинфицировать город, оказать медицинскую помощь раненым, пленным и гражданскому населению…

– В бригаде сил не хватит, – сказал Нестерович.

– Всю санчасть 42-й дивизии передаю в ваше распоряжение. Кроме того, попрошу помощи у командарма Геккера…

Работа проходила напряженно. Прибыл в город начальник оперативного отдела 13-й Армии Семен Афанасьевич Красников с приказом командарма проверить лично ход работы.

– Отличается своей исполнительностью медицинская сестра Вьюнок! – доложил командир 370-го стрелкового полка Толстоусов. – У нас есть мнение представить ее к награде кожаным обмундированием… Да вот и она, легка на помине…

– Товарищ Вьюнок, прошу сюда! – воскликнул Красников, увидев красивую черноглазую девушку в защитных брюках и гимнастерке. В белой косынке с красным крестом, с узлом ваты и бинтов подмышкой. – Что же это вы не считаетесь с морозом, так легко одеты?

Девушка остановилась. Невысокая. Пряди черных волос выбились из-под косынки. Лицо покраснело.

– Замечать мороз мне некогда, вторые сутки без перерыва перевязываю раненых. Но, товарищ начальник, моя фамилия не «Вьюнок», а Егошина Татьяна Михайловна. Вьюнком прозвали меня еще в Ливнах, сама не знаю за что. Разрешите идти, раненые ждут.

С удивлением и интересом смотрел Красников вслед быстро удалявшейся медсестре, а потом спросил Толстоусова:

– Не та ли это девушка, которая в начале августа была принята добровольцем в 13-ю армию и направлена медсестрой в 370-й стрелковый полк?

– Она и есть, – ответил Толстоусов. – В Ливнах тогда шли горячие бои с рейдовой конницей Мамонтова и с местными белогвардейцами, а Таня не обращала внимания на пули, из огня выносила раненых, перевязывала их… Вот тогда ее и прозвали бойцы «Вьюнком», за подвижность, смелость, находчивость. Теперь вот и в Старом Осколе проявила героизм: перевязала более ста раненых. Так что, откровенно говорю, достойна награды…

– Хорошо, доложу командиру!

Дней через десять объявили приказ по 13-й армии о награждении медсестры 370-го стрелкового полка Егошиной кожаным костюмом за героизм во время боев за Старый Оскол быстрое оказание помощи больным и раненым людям в Старом Осколе.

Имя Тани Егошиной стало известно всей армии, но ее все равно продолжали звать теплым и похвальным именем «Вьюнок».

… Из Старого Оскола эскадроны 4-й дивизии Городовикова и 6-й дивизии Тимошенко ударили на Чуфичево.

Полк князя Гагарина был смят. Молодые конники – Акинин с Игумновым – заметили удиравшую карету с княжескими орлами на дверцах, бросились за ней.

На повороте дороги карету занесло задком в канаву. Князь Гагарин с адъютантом пытались отрубить постромки и ускакать верхами на конях, но были настигнуты и зарублены Акининым и Игумновым.

Обыскав карету и забрав бумаги, конники помчались догонять эскадроны со своими первыми трофеями – ручным пулеметом, двумя револьверами и портфелем князя Гагарина с бумагами.

К этому времени на линии от Валуек до Нового Оскола и Великой Михайловки сгруппировалась большая белогвардейская сила для борьбы с конницей Буденного и для удара по правому флангу 8-й армии в районе Бирюча, по левому флангу 13-й армии в районе Корочи.

Вводились в бой новые части белых войск – конницы Шкуро, Мамонтова, Улагая, различные полки пехоты.

На берегу реки Холок белые укрепились, чтобы защитить огромную слободу Велико-Михайловку от ударов Буденовских 4-й кавалерийской дивизии и первой бригады 6-й кавалерийской дивизии, действовавшей в направлении Нового Оскола.

Заметив отвагу Акинина и Игумнова, их умение быстро ориентироваться на местности и принимать решение в любой обстановке без подсказок, командир 5-го эскадрона 20-го полка порекомендовал их в сводную группу разведки боем в районе села Киселевки, где предполагалось установить артиллерию.

После получасового боя, разведка доложила, что в Киселевке нет больше ни одного живого белогвардейца, можно ставить орудия на огневые позиции.

30 ноября, охватив Велико-Михайловку со стороны Малого городища, Васильева Дола и Подвислого, кавалерийские эскадроны выбросили белых из Велико-Михайловки.

Семен Михайлович Буденный, квартировавший до 27 ноября 1919 года в доме бывшего купца Платонова на углу Курской и Михайловской улиц города Старого Оскола (Ниже — фотоснимок дома-квартиры по улице ныне Революционная, дом 25/45, в котором проживал С. М. Буденный)

Фото 88.

к моменту занятия конницей слободы Велико-Михайловской прибыл в Николаевку, оттуда телеграфировал в Воронеж следующее:

«Штаб Южного фронта. Товарищу Егорову и товарищу Сталину. Рад Вас видеть в Велико-Михайловке, куда сегодня переходит ШТАРМ Конной. Случае дальнейшего продвижения ШТАРМа у церкви Велико-Михайловки будут выставлены курьеры и караул».

В Старом Осколе к этому времени были восстановлены все органы Советской государственности. Чрезвычайная «тройка» под руководством Георгия Иванова была переведена из здания бывшего Стрелецкого волостного управления при выезде из Пушкарки в Незнамово в конфискованный у купца Федоринова дом на Успенской улице. Чрезвычайную комиссию возглавил Григорий Прядченко, который вместе с Ивановым осудил к расстрелу карателя Лаптева.

– Сегодня вы расстреляете меня, завтра будете стрелять и душить друг друга, – нагло заявил Лаптев на вопрос, имеет ли он чего сказать перед смертью?

В бумагах, захваченных при аресте Лаптева, были доказательства участия в контрреволюции многих лиц. Ежедневно публиковались списки расстрелянных: купцы Поваляевы, Лихушины, Дягилевы, Чечулины…

На кладбище у Курского шляха гремели залпы: пролетарская диктатура вышибала душу из тех, кто смел поднять руку против Советской власти, помогал международной буржуазии.

Чекисты, возглавляемые начальником тюрьмы Косаревым Петром из Федосеевки, исполнили смертный приговор Ревтриба 13-й армии, расстреляли бывшего воинского начальника Михайлова и его жену, уличенных в прямой измене и предательстве.

Очищалась Старо-Оскольская земля от нечисти, но Кобел из Федосеевки сумел скрыться, избежал наказания и продолжал жить на горе людям, хотя и ждал своей судьбы, своего часа.

Суровый Старый Оскол тех дней все же был полон непрерывных зрелищ, тревог, ожиданий чего-то необычного, которое нередко случалось. Был уже слух, что Троцкий отстранен от руководства Южным фронтом за свои «Великокняжеские разъезды» и помехи в борьбе с Деникиным, но он вдруг появился в Старом Осколе на своем огромном черном автомобиле, сопровождаемый четырьмя открытыми машинами: в двух матросы с красными бантами, в двух – солдаты с кольтами.

У дома купца Дьякова на Успенской улице начался митинг. Троцкий, человек среднего роста и с богатой черной шевелюрой, с небольшой бородкой и усиками, поблескивал стеклами пенсне и говорил что-то горячо, артистически. Слушали его, затаив дыхание. А когда окончил, никто не мог вспомнить, о чем же говорил этот страстный оратор.

Загремел оркестр, солдаты 13-й армии прошли перед Троцким парадным маршем. Шагал и командир Геккер, маленького росточка человек лет тридцати двух, поразивший всех четкостью своего шага, красотой корпуса и чудесным взмахом рук. Его тут же прозвали осколяне «непревзойденным строевиком».

За пехотой протарахтели латыши на броневиках, потом проскакал на конях 81-1 карательный батальон под командованием Андрианова, огромного человека лет сорока. У него были длиннущие усы и длинные каштановые волосы. На скуластом лице и на длинном бритом подбородке чернели вмятины не совсем заживших ран.

Не успело улечься впечатление от этого зрелища, как пронесся новый слух: в Старый Оскол прибывает Штаб Южного фронта.

Тыловой штаб формирующейся Конной Армии был еще в Касторной, когда Ворошилов, Щаденко, Сталин прибыли сюда 5 декабря 1919 года.

Двигаться на юг сразу не имелось возможности из-за неисправленного моста, на котором работала рота сапер. Поэтому телеграфно запросили Старо-Оскольский Ревком, который немедленно выслал на Касторную единственный дежурный паровоз с теплушкой и салон-вагоном.

Сопровождаемый специальной охраной под руководством Афанасия Федотова, старооскольский паровоз остановился у разрушенного диверсантами моста в 30 километрах южнее Касторного.

Федотов увидел на противоположной стороне группу военных у дымившего паровоза, спросил у саперов:

– Что это там за поезд?

– Штаб Южного фронта, – крикнул кто-то в ответ, Федотов сейчас же начал пробираться по балкам и доскам к штабу, а вскоре таким же путем оттуда перебрались вместе с ним к Старооскольскому паровозу Ворошилов, Щаденко, Сталин, Орловский со всеми сопровождающими их лицами и порученцами.

В теплушке разместилась охрана, прибывшая с Членом Ревсовета Южного фронта. Салон-вагон занял секретарь Реввоенсовета 1-й Конной Армии – Орловский вместе со всей свитой, а Ворошилов, Щаденко и Сталин предпочли тесниться в будке паровоза, чтобы с ее высоты дольше и больше видеть поля, по которым медленно прокатились конники Буденного.

Охрана Старо-Оскольского Ревкома заняла с пулеметами место на тендере паровоза, но Сталин предложил вдруг Федотову оставить за себя старшим группы охраны кого-либо, а самому пересесть в будку.

Оставив на тендере охрану во главе со Сверчковым Харитоном Федотовичем, секретарем Революционного Комитета железнодорожников Старого Оскола, Федотов перешел в паровозную будку.

– В тесноте, да не в обиде, – шутил Щаденко, потирая раскрасневшиеся уши. Он был в шлеме с поднятыми бортами, в шубе. – Рассказывайте, товарищ Федотов, что у вас нового.

– Посоветуйте, товарищ Федотов, – усмехаясь и поправляя пальцем черные тугие усы, сказал Сталин, – чтобы Щаденко опустил борты шлема, если не желает приехать в Старый Оскол корноухим. Меня он не слушается, примера не берет, хотя мне даже и на вид тепло. Вот, – он обеими руками вцепился и потянул свою шапку-ушанку с опущенными бортами, чтобы она налезла поглубже, до самых густых черных бровей. На руках перчатки. С заиндевелого меха пыхнула и полетела дымом по ветру серебристая мерцающая пыльца.

– Да ведь как пример брать, – отшучивался Щаденко, щуря нос и шевеля тонкими усиками, будто сгонял севшую в уголке рта мошку. – Меня в шубе никакой мороз не прошибет, а вас в этой длинной без пояса шинели, пожалуй, насквозь нижет еще со вчерашнего вечера…

– Без намеков, пожалуйста, без намеков, – Сталин погрозил пальцем и нахмурился. – Я знаю русскую побасенку о баране, который почувствовал мороз лишь к утру, и о козле, который жалобно доложил, что мороз бьет еще с самого вечера. К чему это вы сделали такой намек?

– Вот и ссора в святом семействе, – вмешался Ворошилов. Он был тоже в шинели, но при ремне и портупее, с револьвером в кобуре, как и Щаденко. Только на нем не шлем и не ушанка, а широкая полковничья папаха серого патрульного каракуля. – Лучше посмотрите, какие виды открываются…

Однотонно стучали колеса, мерно вздыхала машина. Спиной ко всем сидел машинист, Анпилов. Наблюдая за манометром и дорогой, он думал: «Вот и снова с большими людьми пришлось в революции встретиться: в девятьсот пятом приходилось на крейсере и на миноносце со Шмидтом, теперь с Ворошиловым на паровозе. Расскажу Наташе, порадуется…»

– Вот, живая история! – воскликнул Ворошилов, примиряя и поворачивая Щаденко и Сталина лицом к разбитому окну, из которого дуло и бросало в будку россыпью снега. – Так она рождается в наши дни…

Взору всех открылось то, что давно уже видел машинист Анпилов: истоптанное снежное поле, по которому там и сям чернели неубранные тела солдат, трупы коней, шапки и шлемы, башлыки и ружья. Какие-то ребятишки собирали трофеи, трое мальчишек безуспешно пытались стянуть хромовые сапоги с белогвардейского капитана. Он лежал лицом вниз, вцепившись скрюченными пальцами предсмертной хваткой в куст лозняка. Один из мальчишек сидел у него на лопатках лицом к ногам и упирался лаптишками в снег, чтобы удержать труп на месте, а два товарища в тряпичных шапках тянули капитана за сапоги и сердито отплевывались.

– Мерзлый он, мерзлый! – закричал Сталин из будки. – Разрежьте голенище, тогда стянете сапог…

Ребятишки не поняли, бросились бежать, проваливаясь в снег и оглядываясь. Когда же поезд прошел, снова вернулись к капитану и проволокли его за ноги к будочке: может, разрежут голенища? Скорее всего, отогреют ноги белогвардейцу, снимут сапоги без порчи. Детишки то ведь, судя по лаптям, крестьянские, практичные.

А навстречу поезду неслись и развертывались новые картины. Неподалеку от насыпи, провалившись передними ногами в яму и уткнувшись носом в снег, лежал на животе убитый вороной конь вместе с неснятым с него седлом. Поодаль торчал эфес воткнувшейся в снег сабли, рядом чернел полузанесенный снегом конник.

Устроившись в седле на убитом коне, озорной мальчишка в черной женской кофте, в огромной овчинной шапке и в лыковых лаптях размахивал саблей, будто скакал в атаку.

– Бей, руби Деникина! – повернул лицо, изо всей мощи закричал он глядевшим на него из будки паровоза людям. – Бей, руби Деникина!

– Замечательно! – Сталин покачал в воздухе указательным пальцем, высунулся головой из будки и наблюдал за мальчишкой, пока тот стал не виден за холмами и желтыми кустарниками. Потом обернулся к стоявшим в молчаливом недоумении Ворошилову и Щаденко, сказал, прищурив карие глаза: – Замечательная идея! Надо бить и рубить всякого, кто нам мешает, пусть это будет Деникин или другой, враг народа. Мы добьем всю эту силу, пусть не думают!

На станции Горшечное произошла задержка.

– Кто смеет?! – рассвирепел Сталин. – Дежурного ко мне!

– Товарищ главный, послушайте, пожалуйста, – начал было железнодорожник, но тот жестом руки остановил и чуть слышно сказал:

– Через минуту не пустите поезд, расстреляю…

– Подождите с расстрелом, – взлезая в будку, вмешался Ворошилов. – Я сейчас был у телеграфа и выяснил, что со станции Роговая вышел на север эшелон с ранеными… Нельзя же нас пускать ему в лоб…

У Сталина поднялась и дрогнула бровь, по лицу пробежала тень.

– Пропустить эшелон с ранеными побыстрее, потом нас! Да что вы топчетесь? – крикнул на оторопевшего железнодорожника. – Бегите! Расстрел отменяется! Вот, товарищи, магическая сила власти в чем состоит, – усмехнулся вслед убегавшему железнодорожнику и посмотрел на ехавших с ним людей: – Революции нужен свой диктатор, иначе со стихией бурь, враждебных ей, не справишься…

Он сказал это с такой глубокой убежденностью в своей правоте, что все промолчали, хотя и никто не был согласен с ним, даже содрогнулись от мыслей о диктаторе над революцией (А именно это послышалось в неожиданных по дерзости словах члена Ревсовета Южного фронта).

Разговор после этого не клеился, ехали молча, занятый всякий своими думами. О чем-то думал и Сталин. Федотов осторожно наблюдал за ним. Чисто выбритое лицо с черными тугими усами под прямым длинным носом дубиночкой на конце. Густые брови, чуть сдвинутые к переносице. Все казалось обыкновенным, человеческим. И все же веяло страхом от этого сосредоточенного лица и упрямого взора раскалившихся глаз, от озарившего вдруг порозовевшим светом кусочка лба, видного из-под шапки, будто закипел в мозгу Сталина расплавленный металл каких-то необъемлемых дум о великом и бескрайнем, о чем не мечтают простые люди. От этого кипения и жажды безграничной власти самому Сталину стало жарко, мороз отступил, бросившаяся к лицу кровь испугала Федотова своей необыкновенностью свечения.

«Я видел Ленина, чье величие неоспоримо, – роились у Федотова мысли. – Но никогда перед тем великим меня не брала оторопь, как перед этим, восходящим. Не упустил ли чего Ильич в выборе человека в свои заместители?»

Уже вечерело, когда прибыли в Старый Оскол. Председатель ЧК Солодилов (он заменил отозванного в Курск Прядченко), в кожаной тужурке с меховым воротником и в широких кожаных галифе, с «кольтом» на боку, доложил Сталину обстановку.

– Положение на фронте неясное, – начал он. – Первого декабря первая и третья бригады 4-й кавалерийской дивизии и части одиннадцатой кавалерийской дивизии разгромили в районе Великой Михайловки часть второго кавалерийского корпуса белогвардейцев и преследовали до села Слоновки.

– Старые сведения, – нетерпеливо прервал Сталин. – Что известно нового?

– … С час тому назад стало известно, что конница Мамонтова воспользовалась выходом нашей 6-й кавалерийской дивизии из Волоконовки в обход Валуек с северо-запада, смяла ее тыловые эскадроны и заняла Волоконовку. Часть корпуса Мамонтова действует вдоль железной дороги, угрожает Новому Осколу и разрушает полотно. Это вынудило нашу 6-ю дивизию возвратиться от Валуек. На помощь ей Буденный послал Одиннадцатую кавдивизию…

– Достаточно, – снова прервал Сталин и развернул свою карту. – А вы еще говорили, что «положение неясное». Протрите глаза! Положение совершенно ясное: корпус Мамонтова будет зажат в тиски с востока Одиннадцатой, с запада – Шестой дивизиями, так что из контрманевра Мамонтова, хотя и дерзкого, ничего не выйдет. Следовательно, – Сталин быстро повернулся к Ворошилову и поднял перед ним только что зажженную трубку с синими космочками дыма, – следовательно, Климент Ефремович, ближайшая задача Конной Армии остается прежней…

– То есть, вытеснить белых из Валуек и выйти в их тылы, чтобы отрезать пути отступления в Донскую область, заодно помочь Тринадцатой Армии овладеть Купянском? – переспросил Ворошилов, так как усомнился, что все это Сталин четко представляет и удерживает в памяти.

Тот на мгновение нахмурился, потом, скосив глаза на растиравшего ладонями свои уши Щаденко, молча кивнул Ворошилову головой.

– Теперь пора и о дальнейшей задаче подумать, – как бы между прочим подсказал Ворошилов, его сейчас же поддержал Щаденко. Сталин жестом руки остановил их.

– Из положения ясно, что нам нельзя, безрассудно ехать в Велико-Михайловку через Новый Оскол. Ночевать будем в Старом Осколе. Вы, – обратился он к Солодилову и Федотову, – отправляйтесь в город, подыщите квартиру, за нами пришлете подводы. Мы пока разместимся в салон-вагоне. Не мешкайте. Сказано, идите! Да, постойте: подготовьте нам гужевой транспорт для поездки в Велико-Михайловку. Рано утром мы туда отправимся. Сообщите Семену Михайловичу полевым телефоном, что мы уже в Старом Осколе…

– Мы сами, – начал было Щаденко, но Сталин сердито оборвал его сверкнувшим взором.

– Так надо, как я сказал. А вы идите. «Мне нужно проверить точность работы ЧК и Старо-Оскольского Ревкома, а также сообразительность Буденного, – подумал Сталин, провожая глазами Федотова и Солодилова. – Не стану же я выпрашивать у Буденного охрану. Если он настоящий Командарм, догадается сам выслать эскадрон для эскорта. Ведь опасно, гуляют в полях недобитые банды белых…» – Теперь о дальнейшей задаче, товарищи. Идемте в салон-вагон, откроем первое заседание Реввоенсовета Первой Конной Армии, я изложу свои мысли о дальнейшей задаче…

– Без командарма? – удивился Ворошилов, пожал плечами Щаденко.

– Это не имеет значения, – нетерпеливо бросил Сталин. – Идемте!

Они зашагали к салон-вагону. На пути встретился порученец Тюленев, Сталин подозвал его.

– Возьмите с собой с собой Полуэктова и Хмельницкого, немедленно в город. Догоните Солодилова и Федотова, с ними осмотрите внимательно помещение, чтобы… безопасно. Понятно? Отправляйтесь… И там нас ждите!

Началось первое заседание Реввоенсовета Первой Конной Армии в салон-вагоне на станции Старый Оскол на исходе дня 5 декабря 1919 года без участия Буденного, который в эту пору руководил операцией против войск Мамонтова и Улагая.

Протокол заседания РВС вел Сергей Николаевич Орловский, секретарь Реввоенсовета.

Обсуждали организационные вопросы строительства Конармии, назначения и дальнейшие планы, сформулировали текст приказа № 1, выслушали короткую, энергичную и какую-то безапелляционную по тону речь Сталина о всем том, что предстояло ему сказать в Велико-Михайловке на первом объединенном заседании РВС Южного фронта и Конармии.

Ворошилов что-то возразил, Щаденко молча кивнул головою, что вполне согласен с этим возражением. Но Сталин резко поднялся и вышел будто бы подышать свежим воздухом, хотя в вагоне было просторно и холодно.

Не успев сойти со ступенек, он услышал скрип снега под чьими-то ногами, обернулся.

Прямо на него шагал высокий широкоплечий мужчина в хохлатой тряпичной шапке и большом тулупе с отложным висюльчатым воротником. По животу красным жгутом лежал тугой кушак, подмышкой кнут.

– Здравствуйте! – поклонился мужчина и начал хозяйственно, не торопясь, снимать пальцами сосульки с усов и бороды. – Вот и мы приехали за Вами. Закурить у вас будет?

– Это наш лучший извозчик, – пояснил подсевший Федотов. – Разыскал я его и прямо сюда. Если готовы ехать, пожалуйста. Бычков умеет возить лихо, с ветерком…

– Лихо? Ну, нам такого и надо! – повеселев, сказал Сталин и слегка провел пальцем по усу. – А закурить можно. Есть табачок, папиросы вышли…

– Нам табаку побольше, – размявшись, начал Бычков заворачивать толстенную самокрутку из толстой бумаги листа псалтири или библии, потом протянул к Сталину корявую ладонь, сложенную лодочкой, чтобы табак ветром не сдуло, спросил с хитрецой: – А ваша-то фамилия как? Обличие вроде незнакомое и знакомое…

– Зачем извозчику фамилия? – прервал его Сталин, насыпая в корчик ладони табак. Потом сделал рукой вопросительный жест, сверкнув на Бычкова глазами: – Дело извозчика не расспрашивать фамилии, а возить по адресам.

– Это я в момент, – встрепенулся хитрый Бычков. – Куда прикажете?

– Куда же ему приказать доставить нас? – посмотрел Сталин на Федотова.

– Ревком отвел для вас дом на Воронежской улице, номер двадцать первый…

– Так вот, Бычков, – снова обернулся к нему Сталин. – С вами расплатится Ревком, сразу за все… И за то, что сегодня отвезете в дом на Воронежской улице, и за то, что завтра ровно к шести подадите сани туда и покатаете нас в окрестностях города. Кататься будем долго, заметьте себе. Лошадей поэтому кормите покруче, в сани положите овсеца в запасец…

– Понимаем, мы исправные…

… Через полчаса дубовые сани с широким задком, запряженные парой горячих вороных коней, остановилась у краснокирпичного двухэтажного дома с шеренгой тополей вдоль фасада.

Фото 89а

 

Вырезка из плаката. Фото дома на ул. Пролетарской с текстом: “Проходя по улице Пролетарской города Старого Оскола трудящиеся невольно обращают свои взоры на двухэтажное здание № 23, на котором установлена мемориальная доска.

В этом доме 5 декабря 1919 года проходило заседание Реввоенсовета Первой Конной Армии под председательством Климента Ефремовича Ворошилова. На заседании присутствовали И.В. Сталин и Е.А. Щаденко”.

Рукой Н.Н. Белых приписано: “Из плаката “Говорят старооскольцы — ветераны трех революций”, изд. музеем в октябре 1957 года при полном умолчнии о собравшем материал краеведе Н. Белых, авторе “Частички Родины”.

Фото 89. Картина М. Авилова “ПРИЕЗД И.В. СТАЛИНА В 1-ую КОННУЮ АРМИЮ, — так стали формулировать текст под картиной после выяснения мною исторической правды, а раньше писали: “Приезд И.В. Сталина в Первую Конную Армию. Новый Оскол, 6 декабря 1919 г.”. Н. Белых

 

В сумерках заметно чернела среди кирпичных стен восточная стенка второго этажа из необмазанных строительных бревен.

В этом доме, фотоснимок которого помещаем ниже, пребывали в ночь с 5 на 6 декабря 1919 года Ворошилов, Щаденко, Сталин.

Фото 90.

(Сейчас на этом доме мемориальная доска в память о заседании здесь 5 декабря 1919 г. РВС Конармии).

Фото 91.

– Только русские так могут преудивительно сочетать архитектуру дерева и камня, – усмехнулся Сталин, слезая с саней и показывая Ворошилову рукой на диковинную стену. – Вот бы вам, Климент Ефремович, таких домиков побольше, когда через Дон пробирались ко мне у Чирской…

Глаза Ворошилова загорелись, так как напоминание о Чирской всколыхнуло ему всю кровь. В течение шести недель вел он в восемнадцатом году 5-ю украинскую армию с боями через Донскую область к Царицыну, а тут вдруг казаки взорвали мост у станицы Чирской. И пришлось опрокинуть в Дон огромную Чирскую сопку, все окружающие дома и сараи, шпалы с десятков километров железной дороги, чтобы воссоздать мост и перевести людей и эшелоны с богатством. А когда перешли под огнем противника на левый берег, Дон прогнул плотину и унес ее в Азовское море, оставив белых казаков в изумлении и досаде на правом берегу. Это было, как в сказке.

– Спасибо за доброе напоминание, – сказал Ворошилов, шагая в дом рядом с товарищами. – Дерево, камень и земля здорово нас выручили под Чирской, иначе бы не пришлось мне быть теперь в Старом Осколе…

… В трехоконной комнате, занимавшей середину второго этажа и отведенной для приехавших, стояла одна койка. У стола со скатертью и фикусом в зеленом глиняном горшке, а также вдоль стен было шесть или семь венских стульев.

Освещенные светом жаркой висячей керосиновой лампы, качавшейся на дроте над столом, мерцали золоченые рамы потемневших от времени старинных картин военных баталий. У притолоки окна на голубом шнуре покоилась зеленая плюшевая подушечка с воткнутыми в нее иголками. Черными, белыми и серыми усами свисали продетые сквозь ушки иголок нитки.

– Хозяйственно! – восхитился Сталин, беря одну из иголок и сбрасывая с себя шинель. – Второй день собираюсь пришить крючок, все не удается. – Он присел у стола и ловко завязал узелок суровой нитки, подвинул к фикусу мешавшее ему настольное зеркальце. Только хотел шить, зеркальце заиграло военный марш, и все засмеялись. Оказывается порученец Щаденко, Александр Полуэктов, уже успел конфисковать зеркало у торговки и поставил его на стол, если кому понадобится воспользоваться. На обратной стороне зеркальца, у основания оттопыренной подставки, желтела медная коробочка с музыкальным механизмом: оттуда как раз исходили тренькающие звуки марша. – Тоже хозяйственно…

– Хозяйственно-то оно хозяйственно, а вот спать нам на одной койке втроем совершенно невозможно, – заметил Щаденко.

– Разве? – быстро переспросил Сталин, не отрываясь от шитья. Потом расхохотался, радуясь случаю подчеркнуть свое превосходство, выносливость и свое спартанство, может быть, и все другое: – Представьте, койку я совсем не заметил. Но если в ней «яблоко раздора», ляжем спать просто на полу…

После предложенного хозяином чая и приведения в порядок некоторых путевых записок, все трое склонились над разложенной на столе стратегической картой и продолжили начатое в вагоне-салоне заседание Реввоенсовета Первой Конной Армии. Орловский с трудом успевал записывать в протокол, так как сами спорящие не обращали внимания на темп спора и на то, могут ли их записать или просто должны запомнить.

Ими все было забыто из только что виденного в комнате: забыты изображенные на картинах баталии прошлых веков и мерцавшие золотом тяжелые рамы, забыты койка и недопитый желтоватый чай в стаканах, забыты усталости и горечи прежних лет. Стратегическая карта с ее мелкими надписями и однообразной унылой сероватой краской ожила перед их глазами. Она зазвучала громом битв, заполыхала огненными стрелами ударов по врагу, засверкала клинками конников и зашумела гулом тысяч конских копыт, загорелась кострами партизанских и рабочих ударов по тылам Деникина. В воображении шли бои и сражения, чтобы послезавтра начаться наяву.

… В четвертом часу утра Сталин задремал, сидя на стуле и уронив голову на руки. Рядом с нетронутой койкой, завернувшись в мохнатые коричневые бурки, немного раньше уснули Щаденко и Ворошилов.

Орловский дописал последний лист протокола, вышел в юго-западную угловую комнату, соединенную створчатой дверью со средней комнатой. Потом он вспомнил, что горит лампа, но не стал будить спавших здесь порученцев – Тюленева, Полуэктова и Хмельницкого. Сам вернулся и начал прикручивать фитиль. Успел разглядеть, что стены комнаты оклеены серо-голубыми обоями, в северо-восточном углу комнаты белело изразцовое зеркало печи с полукруглой выпуклостью рамы, покрытой инкрустациями из зеленой глазури. Карниз печного зеркала лепной, украшен золотым кружевом тонкой росписи, как на старинных фарфоровых чайных блюдцах.

Рядом с печкой – узкая крохотная дверь. Орловский удивился, что раньше не замечал этой «щели». Чувство опасения куснуло его за сердце. Он выкрутил фитиль, пламя даже начало лизать бока стекла, отстегнул кобуру револьвера и осторожно, чтобы не разбудить Сталина, Ворошилова и Щаденко, шагнул к узкой двери.

Заметив мерцавшее дуло винтовки, сдавленным голосом спросил:

– Кто там?

– Боец Лобов, – отозвался голос, и Орловский облегченно вздохнул. Вспомнилось, что сам же распорядился порученцам об устройстве круговой охраны и выставлении постов у всех дверных и оконных проемов внутренней стороны.

– Да вы негромко, людей пробудете, проворчал Орловский и с большим трудом протиснулся через смутившую его узкую дверь. Сверкнул зажигалкой, осмотрелся. Комнатка была совсем крохотной, будто игрушечной. В ней находился давным-давно погасший камин в стиле обрусившегося «вампира». – Гмм, здесь неплохо стоять дополнительному посту охраны…

– Стоять неплохо, а лечь совсем негде, – шепотом возразил Лобов. – В старое время барышня тут скучала и мечтала о женихах, а теперь вот с ружьем приходится возле этой мечты сидеть… В окно то ведь недолго кому взобраться…

– Подожди, Лобов, немного, сейчас пришлю смену…

Едва голубой рассвет тронул морозные окна, как прискакал в Старый Оскол специальный кавалерийский эскадрон для сопровождения членов Реввоенсовета в Велико-Михайловку.

Бычков уже был на своих санях у подъезда дома на Воронежской улице. В доме никто не спал, по стеклам окон метались тени: люди готовились к отъезду.

Мимо заиндевелых патрулей через весь город проскрипели сани с членами Реввоенсовета, за ними и впереди скакали всадники, не успевшие отдохнуть: некогда было, время звало вперед.

Федотов сопровождал гостей до Чуфичево, чтобы убедиться, успели ли исправить мост через речку Чуфичку, взорванный белогвардейцами ночью?

Издали еще, когда стали подъезжать, послышался стук топоров и визг пил. А когда сани выехали на пригорок, то стало видно: человек сорок чуфичевских крестьян заканчивали восстановление моста.

Дорога на Великую Михайловку была открыта. Но крутила и все усиливалась вьюга, так что в слободу прибыли уже затемно.

В доме № 87 на Телеграфной улице ночью же открылось объединенное заседание Реввоенсоветов Южного фронта и Первой Конной Армии. Было решено ударом конницы через Донбасс на Таганрог и Ростов разрезать деникинские войска и уничтожить по частям. Ударная группа Конной Армии усиливалась для этой операции двумя стрелковыми дивизиями – 9-й и 12-й.

Утром состоялся в Великой Михайловке парад конников, потом запись добровольцев в Конармию, а на следующий день дивизии хлынули в наступление.

… Однажды, в минуты затишья после боя, Игумнов прибежал к Акинину.

– Ну, брат, не мы одни, новый конник имеется! – воскликнул он, размахивая армейской газетой. – Читай, напечатано…

Аникин сунул начищенную саблю в ножну, уткнулся в то место газеты, в которое Игумнов пырнул пальцем.

«УДОСТОВЕРЕНИЕ

Предъявитель сего товарищ Сталин Иосиф Виссарионович действительно является красноармейцем 1-го эскадрона 19 кавалерийского полка 4-й кавдивизии Первой Конной Армии, коему разрешается ношение и хранение присвоенного ему оружия.

Изложенное подписями и приложением печати свидетельствуется.

РВС Первой Конной: Ворошилов, Буденный

9 декабря 1919 года».

– Да это же его зачислили в почетные красноармейцы, – разъяснил Акинин, возвращая газету.

– По ко-оня-я-ам! – послышалась команда.

И снова свист пуль и сабель. Холодный ветер обжигал лица. Бои гражданской войны переместились за границы Поосколья.

Старооскольские конники – Акинин, Игумнов, Степанов, Капнин, Сорокин Андрей и многие-многие другие воевали до конца гражданской войны, до полного разгрома белополяков и барона Врангеля, после чего возвратились с победой и приступили к мирному труду.

На помещаемом ниже фотоснимке запечатлена одна из экскурсий учащейся молодежи в момент слушания рассказа экскурсовода (автора «Частички Родины») о пребывании И. В. Сталина в Старом Осколе:

Фото 92.

В одной из комнат Старооскольского музея хранится макет дома, в котором пребывал И.В. Сталин в декабре 1919 года. На стене висит огромный щит-монтаж «Боевые действия 1-й Конной на территории Курской области».

За всем этим заботливо ухаживают активисты-краеведы. На фотоснимке запечатлен момент подготовки экскурсоводов к принятию очередной группы экскурсантов, желающих прослушать беседу об истории 1-й Конной Армии. На макет дома, где пребывал И.В. Сталин, одет стеклянный футляр.

Фото 93.

Очень часто, прослушав рассказ об истории Первой Конной Армии и о ее боях на территории нашего края, посетители музея просят рассказать им о разгроме фашистской Германии и империалистической Японии по плану И.В. Сталина в годы Великой Отечественной войны Советского Союза. На помещаемом ниже фотоснимке показана группа посетителей музея, слушающих рассказ о победах Советской Армии над фашистской Германией и империалистической Японией.

Фото 94.

Со времени начала великого движения народов в борьбе за мир во всем мире, в Старооскольском краеведческом музее оформлен специальный раздел «СССР в борьбе за мир и демократию». В этом разделе несколько монтажей. Помещаем ниже фотоснимок, сделанный в момент завершения работы по оформлению раздела «СССР в борьбе за мир и демократию».

Фото 95.

Н. Белых.

Продолжение следует…

*Примечание: ввиду большого объема публикуемой монографии редакцией сайта выполнена разбивка материала.

Редакция сайта благодарит Е. Н. Белых (г. Владимир) за предоставленные архивные материалы.

Узнайте как купить сумку curanni